Зона бессмертного режима

Дважды повторять медбратьям, скучающим у бассейна, не требовалось – минута, и носилки с подопытным уже стояли в боксе за перегородкой. Русский был весь синий, без сознания и скорее мертв, чем жив, температура его тела составляла двадцать восемь градусов по Цельсию.

– На лежанку, быстро, – распорядился Брандт, лично пощупал пульс и повернулся к пленницам, застывшим в тихом ужасе. – Единственное, что может вернуть его к жизни, – это полноценный коитус. Так что приступайте. Ложитесь баиньки, сейчас вас накроют одеялами. Вот так, вот так, хорошо. Ну ладно, отлично, все на выход. Не будем мешать голубкам. А вас, фройляйн Бах, я попрошу остаться, вы будете, как обычно, комментировать происходящее.

Он строго посмотрел на Герту, значительно кивнул и, выйдя за перегородку, резко спросил у Шумана:

– Ну как температура в ректуме, коллега? Повышается?

В голосе его слышались тщеславие и надежда. Он уже два года состоял в личной переписке с Гиммлером и мечтал ошеломить его положительными результатами. Не все же этой гниде Попендику, будь он хоть десять раз оберфюрером[15] и начальником Санитарного управления войск СС, отираться по Берлинам.

– Да, – глянул на приборы Шуман. – Повышается, но незначительно. Кривая очень пологая. Нормальный физиологический процесс.

– Черт знает что такое, – выругался Бранд и грозно закричал: – Эй, фройляйн Бах, что вы там сидите! Чем там заняты у вас эти славянские дуры! А ну-ка напомните им про фенол и матку!

– Они, герр штурмбаннфюрер, хоть и ревут белугами, но без дела не лежат, – отозвалась Герта. – Только русский пока не реагирует, в сознание не приходит, напоминает труп. Синий весь…

– Не удивительно, – хмыкнул Шуман, – температура тела тридцать два градуса, обменные процессы заторможены. Тут, дорогие коллеги, не до коитуса. Надо подождать.

Ждать пришлось не долго. Стрелки прибора вдруг взбесились, самописцы сошли с ума, и доктор Шуман забыл про ребрышки, тушенные с брюквой и капустой.

– О, майн гот, вот это пик!

И сразу из-за перегородки возвестила Грета:

– Герр штурмбанфюрер, он пришел в себя! Взялся за полячку. Основательно взялся…

В голосе ее, визгливом и неприятном, слышалась женская зависть.

– Ну, дай-то им бог, – ухмыльнулся Брандт. – Похоже, моя теория животного тепла успешно сочетается с жизнью. Как там температура в анусе, дорогой коллега? Стабилизируется?

– Приходит в норму, – заверил его Шуман. – В желудке тоже все хорошо, температура около тридцати семи градусов. До чего же все же выносливые эти русские, до чего же крепкий организм.

Еще какой крепкий – Герта вскоре снова подала голос, в нем звучала не зависть – удивление.

– Герр штурмбаннфюрер! Герр штурмбаннфюрер! Этот русский бык прилаживается ко второй корове! А вот уже и приладился…. Феноменально.

– Не мешайте ему, – скомандовал Брандт. – Пусть кроет.

Буйное, хорошо развитое воображение уже рисовало ему детали встречи с всесильным рейсхфюрером. Ведь это именно он, Гиммлер, так настаивал на опытах с животным теплом. И оказывается, был прав, слепая бестия, смотрел в самый корень своими близорукими глазенками. Эх, видимо, недолго теперь Попендику надуваться спесью в своем Берлине. Теперь можно будет…

Бреющий полет его радужных мыслей разом оборвала Герта, в голосе ее, ставшем ниже тоном, промелькнуло что-то человеческое.

– Герр штурмбаннфюрер, плохие вести. Этот русский, похоже, умер.

– Как так умер? – не понял Брандт. – Ведь он только что…

– Ну да, – согласилась Герта. – Закончил коитус, вытянулся и отдал богу душу. Не издал ни звука. Похоже, сердце не выдержало.

– Дьявол! – огорчился Брандт, витиевато выругался и посмотрел на Шумана: – Ну что, выходит, зря старались, дорогой коллега. Химмельдоннерветтер, поцелуй меня в задницу! Ладно, хрен с ним, на сегодня хватит. Бог даст, наверстаем завтра.

– Да, от этих русских сплошные неприятности, – резко воодушевился Шуман и сглотнул. Воображение живо нарисовало ему жареные мюнхенские колбаски. – Пойдемте-ка, дорогой коллега, ужинать. Как говорила мне моя покойная матушка, залог долгой жизни – это правильное питание. М-да. Пусть земля будет ей пухом.

А уже на улице он вдруг замедлил шаг, хмыкнул глубокомысленно и повернулся к Брандту:

– Вы знаете, коллега, я сейчас подумал, что будет крайне интересно и познавательно, если хоть одна из тех славянских девок забеременеет. Дать ей выносить плод недель этак до двадцати, потом его изъять и всесторонне, тщательнейше изучить. Вы представьте только, дорогой коллега, – зачатие в пограничном состоянии. Какие силы организма активированы, каков их механизм, какие обменные и гормональные подвижки имеют место быть? А клеточная память, а алгоритм наследственности, а глубинные подкорковые процессы? Это же Эльдорадо, Клондайк, Аляска, золотое дно.