Зона бессмертного режима

В общем, когда Ан прибыл на звездолет, настроение у него, мягко говоря, было не очень. Хотелось мирно, в одиночку вмазаться, а потом по-тихому залечь, так чтобы никаких, к чертям собачьим, сновидений. Однако сразу не получилось, тем паче тихо, мирно и в одиночку.

— Учитель, я понимаю, вы устали, — с видом, не обещающим ничего хорошего, мрачно подошел к нему Тот. — Однако дело спешное, важное и не терпит отлагательств. Меня терзают смутные сомнения. В общем, нас держат за фраеров. Вот, прошу вас, взгляните. — И он протянул Ану вычислитель, на экране коего во всей своей гнусной неприглядности находился математический расклад, не внушающий оптимизма. Дебет не сходился с кредитом — часть товара уходила налево.

— Так. — Ан нахмурился, пожевал губу, мощно почесал затылок под капюшоном. — Да, держат за лохов. И кто же? Гм… Уж не тот ли, кто у нас ведет учет? — и, не дождавшись очевидного ответа, отдал приказ Таммузу и Гиззиде: — А ну-ка Парсукала сюда, такую мать, живо! Живьем.

Ладно, в темпе вальса притащили Парсукала в целости вроде бы, в сохранности, однако полумертвого от страха. Не желающего ни за какие коврижки расставаться со своей драгоценной жизнью. Ага, значит, теперь-то у него точно есть чего терять.

— Ну что, сам все расскажешь или со скандалом? — ласково спросил его Ан и дал полюбоваться на экран вычислителя. — Кто с тобой работает? Сяма? Исимуд? Кайм? Кто?

— Сяма, — сразу все понял Парсукал. — Кайм в половинной доле. Исимуд не при делах. Утес, будьте же так милосердны, простите гада, извините, возьмите на поруки. Черт, вернее, хербей попутал. Не надо меня в конвертер, утес, не надо, я все отдам. Отдам и искуплю.

Судя по интонации и по экспрессии, все отдавать он не собирался.

— Свинья ты поганая, гнида. Как есть рукожоп поганый. — Ан, чтобы не пачкать рук, двинул Парсукала ногой, сплюнул, подождал, пока тот с хрипом восстановит дыхание, снова приложился, опять взял паузу и демонстративно позвонил Энки: — Это я, слушай сюда. Завтра первым же челноком к тебе закинут рукожопа одного. Так вот, на гной его, в шахту, в шоры, на самый нижний уровень. Я проверю. Понял? Ну вот и хорошо. — Хмыкнув, Ан отключился, мстительно кивнул и снова позвонил, на этот раз Шамашу: — Привет, кореш, давненько не виделись. Специально для тебя — дружок твой лепший прокололся. Ну да, Парсукал. Завтра будет откантован в шахту. Что, заглянешь? Непременно? Поможешь ему перевоспитываться? Встать на путь истинный? Всеми четырьмя костями? Давай, давай, педерастов лагерных лишних не бывает, ануннаки в шахте тебе спасибо скажут. Ну все, корешок, покеда, не кашляй. — Он мрачно убрал гиперфон, сплюнул по-уркагански сквозь зубы и добро посмотрел на Парсукала. — Любят тебя, маленький, помнят и ждут. Не откроешь сей же час номер своего счета, девиз и пароль — не дождутся. Пойдешь на протоплазму. Вернее, побежишь. Ну?

— Не надо, утес, на протоплазму, не надо, — пустил немедленно слезу Парсукал. — Все скажу, ничего не утаю. И номер счета, и девиз, и пароль, пропади оно все трижды пропадом.

Вот ведь тварь позорная, знает отлично, что его ждет, а все одно — жить. Пусть пидором, ничтожеством, навозным червяком — но жрать, дышать, ползать, смердеть и испражняться. Упиваться самим фактом своего существования. Ну и мразь…

— Займитесь-ка, коллега. — Ан требовательно взглянул на Тота, коротко зевнул и сделал знак рукой Гиззиду и Таммазу: — Останетесь здесь, дождетесь финиша. А потом запрете гада в «темную». Пусть постоит там до утра, подумает о смысле жизни. В особенности половой.

«Темная» это и есть «темная», непроницаемая для света камера, напоминающая размерами гроб. Массивный, бетониевый, поставленный на попа. Парализующий волю и заглушающий крики. Один в один как тот, на проклятой Нибиру.

— Все будет сделано, учитель, — отозвался Тот, Гиззида и Таммуз кивнули, и Ан, испытывая потерянность в душе, двинулся к себе наверх, в негу и комфорт апартаментов. Однако не к наследникам, не к бабам, не в семейное тепло — нет, что-то не хотелось ему нынче ануннакского общения, — отправился в свой личный холостяцкий кабинет, где его дожидался дружок — огромный, по пояс, альдебаранский муркот, привезенный в подарок Исимудом. Да, да, не друг, всего-то приятель — гордый, сильный, независимый зверь, гуляющий сам по себе. У Ана он гулял без ошейника и цепи — признавал авторитет хозяина. Такого же, по сути, как и он сам, свирепого и кровожадного хищника.

— Ну, зверюга, привет, — потрепал его по загривку Ан, увернулся от шершавого языка, почесал под саблезубой мордой. — Что, тошно тебе небось? Звереешь? Ничего, крепись, мы тебе скоро бабу привезем. Дядька Исимуд обещался. Красавицу, с усами и хвостом. Будешь улучшать породу.