Зона бессмертного режима

— А, тебе весело? Радостно? Жутко оптимистично? — кинула на него быстрый взгляд Дорна. — Тогда послушай меня, может, бросишь скалиться. Тебе ведь всю жизнь твердили про четвертое измерение, да? Про стрелу времени? Про бредовую теорию относительности этого вашего скрипача Эйнштейна[209] ? Наплюй, разотри и забудь. Нет ни прошлого, ни настоящего, ни будущего — есть все. Есть мир, состоящий из бесконечного множества равноправных событий, мир, в котором уже все произошло, мир, где отсутствует вектор времени и опережающие решения основного волнового уравнения квантовой механики равноправны, временные потоки одинаково идут как из прошлого в будущее, так и из будущего в прошлое, а причинно-следственные временные связи носят курковый характер. То есть для получения какого-нибудь глобального результата достаточно «нажать на курок», привнести самое незначительное, на первый взгляд, изменение в систему. Гм, ты хоть понял, о чем я говорю?

— Понял. Плюнуть, растереть и забыть, — вяло отозвался Бродов. — Ну и что же, мисс академик, дальше? Вот уж и не подозревал, что вы так красноречивы.

— А дальше вот что, — усмехнулась Дорна. — Вселенная — это бесконечное множество миров, в которые мы попадаем согласно нашей свободе выбора. Каждый миг мы делаем то или это, идем налево или направо, принимаем то или иное решение. И в соответствии с этим попадаем в свой мир, колеблющийся с определенной частотой. В котором все может быть хорошо, средне, скверно, отлично, здорово и так до бесконечности. Так вот, Дан, мы залезли в дерьмо, и теперь жди беды. Недаром же говорят у вас, русских, — пошла черная полоса.

— У нас еще говорят и так: не ссы, лягуха, прорвемся, — ухмыльнулся Бродов, посмотрел на Дорну и виновато кашлянул. — Да брось ты, ничего личного, я никого здесь не имел в виду. Это просто такое выражение, трудно объяснимое, игра слов. Гм… Ну и куда же мы теперь?

— На кладбище, — сообщила Дорна, весело мигнула и в сотый, наверное, уже раз посмотрела на часы. — Ты со мной?

— Хоть на край света, — честно признался Бродов, тяжело вздохнул и почему-то вспомнил детство — душный кинозал, простыню экрана и зловещий до жути голос: «А вдоль дороги мертвые с косами стоят… И — тишина…»

Да, странная все-таки штука память.

Ладно, взяли такси, сели, поехали по уже вечернему, полному огней, но все такому же шумному Каиру. Небо над ним было необыкновенно ясным, призрачно таинственным, в россыпи крупных звезд. Его подсвечивала полная луна, дырявили свечи минаретов, надежно подпирала Цитадель, построенная еще самим Салах ад-Дином на вершине горы Мукаттам. К ее подножию вела дорога, которую указала Дорна, — мимо известного своим базаром квартала Хан-аль-Халили, минуя знаменитую средневековую мечеть Аль-Азхар, оставляя позади кузницу исламских кадров, авторитетный богословский университет, называемый тоже Аль-Азхаром. Путь сладкой парочки лежал в «Город мертвых» — бесчисленное скопище надгробий, склепов и могил времен фатимидов и мамлюков, занимающий территорию целого квартала и пользующийся, естественно, как и всякое кладбище, репутацией дурной и откровенно зловещей. Однако же на первый взгляд все здесь обстояло благополучно — в дремучих зарослях акаций и пальм угадывались остовы мечетей, перекликались звонко ночные птицы, горели кое-где веселые костры, отбрасывая отсветы на человеческие лица — угрюмые, осунувшиеся, не располагающие к знакомству. Все верно, мертвые, они без претензий, могут и потесниться. В воздухе, теплом и тугом, висели запахи земли, лиственной прели и готовящейся на костре кошары — жуткой смеси бобов, фасоли, чечевицы и один аллах ведает чего еще. Эстакузы, гебны и кебабы из мяса молодого козленка здесь не ели. Место было жутким, слабо освещенным и дремучим, однако, видимо, хорошо знакомым Дорне, которая ориентировалась в этих реалиях без особого труда.

— Уже близко совсем, — подала она шепотом голос, непроизвольно замедлила шаг и указала на ясно видимый на фоне неба исламский полумесяц со звездой. — Нам туда.

Заросшая, прямая, как стрела, дорожка скоро вывела их к заброшенной мечети, взятой в плен кустарником, у подножия ее стоял массивный мавзолей, построенный из белого, но уже потемневшего от времени камня. Это было настоящее произведение искусства — прекрасные пропорции, филигранная резьба, тончайшие, похожие на пену, кружева из мрамора. Усыпальница казалась призрачной, нереальной, порожденной красноречием Шахерезады, однако все очарование сказки разрушала вонь из заболоченного водоема, сплошь поросшего лотосами.

— Ну все, Дан, уходи, здесь тебе оставаться опасно, — тихо сказала Дорна. — Может, еще увидимся. А может, и нет. Чао. — Она тронула Данилу за плечо, коротко вздохнула и направилась ко входу в мавзолей. Постучала дробно, особым образом, лязгнул глухо несмазанный засов, древняя дверь с остатками чеканки открылась — изнутри полился скудный мерцающий свет. На мгновение в ночи возник женский силуэт, затем застонали петли, и все, наступила тишина. Кладбищенская, гробовая, выматывающая, ударяющая по ушам сильнее грома.