Зона Хаоса

— Я тоже так думаю, — говорю я. — Никто не заберёт твоих собак, не опасайся. Похоже, ты придумал замечательный способ психологической адаптации, Ричи. Я бы сказал, очень человеческий подход.

Ричард улыбается, как мне кажется, успокоенно:

— Спасибо, босс.

— Отличные псы.

— И мне нравятся, босс. Зайчика, ребята!

И псы-голограммы потешно усаживаются на задние лапы, протянув вперёд передние. Мама-Джейн хлопает в ладоши:

— Учёные собачки! Это ты их обучал?

Ричард щёлкает пальцами, показывает на пол. Псы дружно ложатся.

— Я взял информацию на сайте для собаководов, — говорит он. — И учил их, как живых зверей. Не трогая код. Они научились, леди-босс! Я поощрял их крошками дополнительной памяти. Их ведь надо угощать, если они выполняют команды.

— Это шикарная идея, Рич, — говорю я. — Просто здорово.

— Молодцы, — говорит Алик. — Робби, отпустим их спать и обновляться?

Я киваю. Ричард уходит, а призрачные псы бегут за ним.

— Ну вот, — говорю я. — Ричи рассекретили, теперь он будет ходить в компании своих материализованных галлюцинаций.

— Могло быть хуже, — говорит Алик. — А так-то — ну завёл парень себе собак… То-то он целый блок дополнительной памяти просил. У него собачки — в грудной клетке, в голове места мало для такой обширной базы.

— Собаки живут в его сердце, — улыбается Мама-Джейн. — Интересно, кто-нибудь из Галатей-женщин пытался запрограммировать ИскИна-дитя?

— Я ошибался, признаю, — говорит Жан. — Недооценивал Галатей, но я вообще параноик и перестраховщик, простите. Эти собаки…

— Да, — улыбается Мама-Джейн. — Это, я бы сказала, высокая поэзия.

— Но, между прочим, кое в чём Жан прав, — говорит Алик. — В Галатеях-то, положим, я ни на минуту не сомневаюсь, но если почтеннейшая публика узнает про все эти выкрутасы…

— Да уж, — истово подтверждает Жан. — Вместе с микросхемами нас сожрут. Если уж меня дёрнуло…

— Всё это — пустяки, друзья мои, — вдруг смеётся Мама-Джейн. — Рассказывайте спокойно, кому угодно! Всё равно вам не поверят. Скажут, что вы мистифицируете. Рекламу «Пигмалиону-М» делаете или просто цену себе набиваете — но не поверят, это я верно говорю.

— С чего это ты взяла? — спрашиваю я.

— А я рассказала о стихах одному видному литературоведу, — улыбается Мама-Джейн. — Не будем показывать пальцем, хотя он — один из учредителей и членов жюри Шекспировской премии.

— С ума ты стряхнулась! — рявкает Алик, но Мама-Джейн снова смеётся.

— Брось! Я сказала, что хочу узнать его мнение о стихах начинающего поэта. Он согласился прочесть, сказал, что стихи весьма любопытные, что у автора нетривиальный взгляд на мир, а дальше было много всяческой профессиональной болтовни, из которой я поняла, что стихи — ничего себе.

— Я ж говорил, — вставляет Алик.

— Да, — весело говорит Мама-Джейн. — А потом я спросила, как он думает, может ли оказаться, что эти стихи — продукт работы машинного разума. И этот маститый критик практически наорал на меня, — и хихикает. — Что я профанирую святое искусство, что даже ученическую мазню сетевого графомана нельзя сравнивать с совершенно бездушным продуктом тупой машины. Что для понимания поэзии требуется душа — и не хочу ли я сказать, что душа может витать среди микросхем?

— Ну что ж, — говорю я. — Это очередной раз доказывает, что у деток есть души.

— Ага, — хмыкает Алик. — И что в их души никто не поверит, даже если мы предоставим доказательства.

— Это они в стихи не поверят, — хмуро говорит Жан. — А подкинь им какой-нибудь придурок идею, что ИскИны мечтают поработить людей и завоевать мир — поверят, как миленькие!

И совещание заканчивается решением: признать, что Галатеи правы — не стоит рассказывать людям слишком много.

Во избежание.

А Герберта, на всякий случай, ещё немного понаблюдаем. Прежде чем написать Шелдонам, чтобы они утешили детей: их друга Берти вылечили в больнице для роботов — и скоро он сможет вернуться домой.