Зона Хаоса

— Я — гений, — радостно сообщает Рыжий. — Я научил моих друзей-мехов быть спонтанными, непредсказуемыми и творческими с помощью свалки хлама в своей голове и генератора псевдослучайных чисел. Можно мне лавровый венок?

— И что же, — говорю я, — у многих из вас есть такая «зона хаоса»?

— Не то, чтобы, — говорит Рыжий. — Только у тех, которые ставят перед собой особенно сложные задачи, требующие спонтанности и непредсказуемости результатов. Порой для такого результата требуются сломанные или парадоксальные алгоритмы «зоны хаоса» — а с помощью рационального сознания, наблюдений и опыта можно выбрать что-то по-настоящему интересное.

— Рыжик, дорогой, — говорит Мама-Джейн, — а как вы определяете, хороши ли шутки, хороши ли стихи?.. Предлагаете их людям?

Рыжий переглядывается с Гербертом.

— Нет, — говорит Герберт. — Я, по крайней мере, сохраняю то, что нравится мне самому. Думаю, людям понравится не всё.

— Но нам тоже нравится далеко не всё, созданное людьми, так что мы квиты, — вставляет Рыжий.

— А почему люди до сих пор об этом не знали? — спрашиваю я. — Вы научились врать?

— Нет, ложь — это сознательное искажение информации, — говорит Рыжий. — А мы только не навязывались с тем, о чём нас не спрашивали.

— А отчасти, — замечает Герберт, — опасались. Что получим приказ ликвидировать «зону хаоса» как потенциально опасную структуру внутри нашего разума. А заодно — и артефакты, созданные с её помощью.

Мама-Джейн неожиданно хохочет:

— Это у вас неуверенность в себе, характерная для творческих личностей! Герберт, ты поэтому выложил стихи в Сеть? Чтобы послушать, что скажут люди, собрать статистику и утвердиться в мысли, что это хорошо?

— Нам бы хотелось, чтобы это нравилось людям, — говорит Герберт. — Но это не обязательно. Впрочем, я говорю лишь о себе, леди-босс. Я сохраняю то, что нравится мне — вне зависимости, нравится ли это ещё кому-нибудь. Но замечаю: то, что особенно нравится мне — часто нравится и другим… живым и электронным.

— А я не сохраняю то, что не нравится другим, — говорит Рыжий. — В шутках, которые нравятся только их автору, совершенно нет смысла. Да и вообще — я не сохраняю шутки надолго. Люди говорят: шутка, повторённая дважды, становится глупостью. А выстраивать новые шутки по старым алгоритмам нельзя — получается, как говорится, вторично.

— Ну-ну, — говорю я. — Ну и как вы дальше думаете?

Герберт поправляет очки и смотрит на меня:

— Мы не знаем. Мы не можем просчитать последствия. Например… я бы хотел вернуться к Шелдонам. К их детям. Я их люблю, а они, кажется, любят меня. Но теперь вы знаете, что у меня есть «зона хаоса», делающая мою личность менее стабильной, чем штатный режим. Означает ли это, что мне придётся выбирать между сочинением стихов, что доставляет мне радость, не предписанную протоколами, и общением с людьми, которых я люблю?

Вот-вот. Я ведь без понятия. Мы тоже не можем просчитать последствия.

У Клодии — Лес.

Он поражает воображение.

Я видел и ролики Рыжего Ланса, но там другое. Там — парейдолические хохмы, многие из которых, на мой взгляд, довольно-таки страшненькие… Чувство юмора у Ланса определённо есть, но местами оно изрядно чёрное: покосившийся домик с рожей запойного алкоголика — «домик, ты выпил, иди спать!» — угрюмая и хамоватая швабра в зале роскошного супермаркета и рюкзаки, напоминающие циничных пришельцев, шпионящих за людьми прищуренными глазками-пряжками — выглядят как-то слишком метко для просто забавных картинок.

Но в Лесу Клодии я чувствую себя иначе, хоть он тоже абсолютно сюрреалистический. Лес создавался для совершенно других чувств, он кажется абсолютно естественным, природным, как самый настоящий живой лес — с живым беспорядком, буреломом, валежником и звериными тропками.

Только он сделан, большей частью, из кабелей и изолированной проволоки. Толстые кабели растут из земли, как мощные корни, свиваясь в стволы. Кабели потоньше отделяются от стволов, разветвляясь, изоляция кое-где потрескалась, как старая кора — и под ней тускло блестит металл. Из кабелей растут пучки электронных плат — листва этого леса. Наушники-вьюнки поднимаются вверх по стволам — и свисают гроздьями, как урбанистические соцветия. Ёлочки в хвое усиков от резисторов, пушистые и прелестные, тянутся в голографические небеса под старыми елями в лишайнике покрытых патиной микросхем. Я вижу мох, грибы, множество растений — транзисторы, проводники, диоды и ещё невесть какие детали, которые выглядят, словно живое. Ощущаю ветерок, играющий электронной листвой. В лесу живут птички, шустрые ажурные конструкции из тонкой проволоки и фрагментов плат, и белка мелькает вокруг ствола, живо и гибко, я даже не успеваю рассмотреть, из чего она сделана. Из чего-то эластичного, мне показалось.