Зона Комфорта

Также неясно, что сталось бы со мной, сыграй я в Павку Корчагина. Нас плохо натаскивали в учебке – в классах, на стендах, не на реальной технике. И стреляли из своей «шилки»[14] мы только раз на экзамене по огневой подготовке. Со временем в Свердловске я стал приличным специалистом. Хм, скромничаю в свойственной мне манере. Мой экипаж был признан лучшим в округе. А фотку мою, старшего сержанта Маштакова М. Н., отъявленного передовика социалистического соревнования пропечатали не где-нибудь, а в газете «Красная звезда».

Успел бы я чему-нибудь реально научиться в Афгане до первого выхода на боевые?

Кстати, воронежские «курбанки» в числе других доходяг потихоньку были сплавлены в Аягуз.

В армии, понятное дело, я ничего не писал, кроме писем, примитивных конспектов по боевой и политической подготовке и служебных бумаг, типа постовой ведомости. Впрочем, творческие моменты в гомеопатических дозах там всё же присутствовали.

Помню, на полигоне в Чебаркуле несколько дней полоскал дождь – без перекура да ещё ледяной. Батарея кукарекала в палатках. Сыро, промозгло, с провисшего потолка капает. Скучища! Отлежав на жёстких нарах бока, я добровольно вызвался помочь писарю Татаркину, корпевшему в сухом офицерском модуле над стенгазетой с оригинальным названием «Зенитчик» и убойным подзаголовком «За нашу Советскую Родину!».

Командиру второго взвода старшему лейтенанту Гриневскому, курировавшему творческий процесс, захотелось отойти от армейских стереотипов.

– Слушай, Маштаков, – заговорил он вдохновенно, обдавая меня кислотным душком перегара, – а если стихи какие-нибудь задвинуть, а? На военную, конечно, тематику, но и лирика чтобы присутствовала.

Я посмотрел на старшего лейтенанта с любопытством. Прежде интереса к печатному слову я за ним я не наблюдал. Впрочем, вру. Видел однажды, как он в караульном помещении читал «Устав КПСС», готовясь к вступлению в кандидаты в члены.

Кое-какие заготовки у меня имелись, и через полчаса я не без стеснения протянул старлею тетрадный листок, на котором были записаны следующие четверостишия:

Я откинул крышку люка,
Небо распахнулось глухо.
Глубоко и чисто в выси
Тает дымка без корысти.

Тишина над полигоном,

Грохот стрельб едва отринул.
По измятым по погонам
Зайчик солнечный подпрыгнул.

Закурю спокойно, честно.

Что ж, теперь имею право,
Доказал, что первый номер
В экипаже я недаром.

Командир в плечо мне двинул,

– Молодец, Мишаня, шаришь!
Шлемофон за спину скинул.
Жалко, солнца не достанешь!

Пока я густо краснел в ожидании похвалы, Гриневский с подсосом раскуривал отсыревшую сигарету «Ростов» и сосредоточенно читал.

– Да-а, – наконец он переварил написанное, – не этот, как его, Роберт… да как же, блин. ну, заикается он ещё.

– Рождественский, – подсказал москвич Татаркин, заглядывая офицеру через погон.

– В принципе, складно, – продолжал старший лейтенант, – но не пойдет.

– Почему? – я насупился.

– А неуставщина сплошная, – ответил Гриневский. – Вот почему у тебя, спрашивается, погоны измятые? Ты сержант все-таки! Хотя и на ефрейторской пока должности. А потом, разве при выполнении боевой задачи разрешается курить? На установке! В плечо, опять же, Мустафаев тебе зачем-то двинул. Снова неуставщина. Не зря, видно, на него жалуются молодые, если он даже черпака[15] в бочину буцкает.

– Да это не Мустафаев вовсе, – я не удержался, чтобы не встрять. – Это образ.

– Образ, – хмыкнул офицер. – Видел я этот образ у Хромова. И у Саблина. Со смещением костей носа. И как это понимать – отринул?

После обеда я притащил ещё стих, в два раза длиннее первого. Он назывался «Мы стреляем в ветер» и был основан на реальных фактах, имевших место на прошлых полковых ученьях.

Литературный вечер продолжился. Гриневский выставил бидончик с пивом, которым угостил меня, а молодого Татаркина бортанул. Зато в нарядную коробочку «Ростова» за сигаретами мы с писарем лазали, как в свою.

– Ну ты подумай, Маштаков, до чего ты дописался? – с карандашом в руках изучив продукт моего творчества, вздохнул взводный. – Мы стреляем в ветер! Разрешите довести до вас, товарищ младший сержант, что стреляем мы в конкретные при каждой задаче мишени! В имитатор воздушной цели! В фанерный макет вертолета! Бэтээра! В полотняный конус, который на тросу тащит самолет! И получаем при этом, заметь, хорошие и отличные оценки! А какие бы отметки мы получали, стреляй, как ты пишешь, в ветер? В молоко, то есть! Исключительно неудовлетворительные!

Не прошли, в общем, мои стишата армейской цензуры. Обошлись мы тогда казенной прозой и разливным, наполовину выдохшимся пивом.