Зона Комфорта

Перед перелеском рота перешла на шаг, одновременно разворачиваясь в цепь. Я догнал своих и, переведя дыхание, на ходу примкнул штык, уже не боясь опозориться неумением.

В дубраве мешала шагать высокая трава. Брюки быстро промокли от обильной росы. Прямо из-под ног порскнула стремительная серая птица, неожиданным появлением заставившая вздрогнуть.

Через сотню метров началось поле. Сжатое хлеборобами, оставившими после себя десятки соломенных скирд. За полем была деревня. Нет, судя по отливавшей медью маковке церкви – село. Бой шел правее и позади него.

Если это та самая Чёрная Гать, куда ночью ходила разведка во главе со знакомым мне незнакомцем Баранушкиным, то здесь должна таиться большая часть красной бригады, с которой мы вознамерились потягаться силами.

Из лесополосы пока не высовываемся. Штабс-капитан Белов, оставив за себя седого сумрачного капитана, гигантскими шагами куда-то удалился. Очевидно, за ценными указаниями к интеллектуалу полковнику Никулину.

Три офицера, которых я раньше не видел, в непосредственной близости от меня споро занялись интересным и непонятным действом.

Крепкий бритый наголо подпоручик вывалил из «сидора» в траву груду железок, «пэ»-образных скоб с острыми концами. И по одной при помощи молотка начал их вколачивать в ствол мощной, в два обхвата ветлы. Каждую выше предыдущей, образуя лесенку. Скобы входили в сырую древесину с сочным причмокиванием. Через минуту второй подпоручик – гибкий, в короткой кожанке – ловко, как обезьяна вскарабкался по этим скобам на развилку дерева, оказавшись в двух метрах выше уровня земли. На плече у верхолаза висел моток толстой веревки. Снизу ему подали скоб, сколько он смог ухватить, и молоток.

Удары и смачное чмоканье продолжились. Скоро подпоручик в кожанке скрылся в кроне дерева. Затем оттуда раздался свист и, раскачиваясь, упал конец веревки с привязанным массивным крюком.

Бритый офицер и ещё третий, до крайности худой, с нездоровым жёлтым лицом, прицепили к крюку дощатый щит размерами полтора на полтора метра. С жёлтым лицом дернул за веревку, и она с натугой пошла вверх. Офицеры помогали верхолазу, стропалили, поднимая щит на руках. Он цеплялся за ветки, обрывал листья.

Я понял, что затевается, когда бритый наголо с худым прикатили к дереву станковый пулемет без щитка и принесли две коробки с патронными лентами.

– Толково! – сказал я Наплеховичу.

– А? Что вы сказали? – Поручик не расслышал; мысли его, по всему, были в другом месте.

Я посчитал нужным не повторяться. И то, фронтовой офицер, навидавшийся на германской всякого-разного, дивится заурядному обустройству пулеметной позиции.

Большинство офицеров, разумно распоряжаясь короткой передышкой, упало в траву. Конечно, курили.

Седой капитан, поймав мой жадный взгляд, раскрыл портсигар:

– Угощайтесь!

Когда я вытаскивал из-под резинки толстую папиросу, капитан сказал:

– Давайте знакомиться. Фетисов Геннадий Палыч.

Я быстро сунул выцепленную папироску в рот и подал ему руку:

– Штабс-капитан Маштаков Михаил Николаевич.

Рукопожатие у капитана было шершавым и достойным. Он и сам держался подобающе – очень прямой, скупой в жестах и мимике, собранный. От буравящего взгляда его маленьких светлых глаз у меня мураши промеж лопаток поползли. Такого волчину на мякине не проведешь. С таким надо разговорную речь фильтровать особенно тщательно.

Капитан подождал, когда я как следует прикурю. Потом спросил с непонятной интонацией:

– Ну, как вам у нас в полку?

Я озадачился не на шутку. У нас? Наплехович говорил, что во взводе сплошь новички из недавно мобилизованных или пленных.

– Нормально, – отделался я универсально-нейтральным словом и не удержался от любопытства: – А вы давно в полку служите, господин капитан?

Фетисов сильно затянулся и уронил окурок в траву. Выпуская изо рта и носа дыма дым, сморщился то ли от табачной горечи, то ли от моего вопроса, на который приходится отвечать:

– С января восемнадцатого.

И кивнул мне за плечо:

– Докуривайте, Михал Николаич. Взводный возвращается. Сейчас двинем.

– В цепь, в цепь, первый взвод! – на ходу покрикивал Белов, щелкая по надраенному голенищу стеком.

Офицеры поднимались, отряхивались. Подпоручик Цыганский перекатывал в чистых зубах длинный жёсткий стебелек, отрешенно улыбался.

У меня внутри, в сердцевине было пусто и совсем равнодушно. «Где я есть и где я должен быть?».

Штабс-капитан Белов вышагивал впереди цепи:

– Без задержек, господа! Один мощный рывок и мы в селе! Первый батальон час их долбит. Слышите?! Бегом, без выстрела! Пулемётчики нас прикроют!

Я смотрел на капитана Фетисова. Он стоял, опершись на ствол винтовки. Когда взводный сказал про один мощный рывок, Фетисов еле заметно ухмыльнулся. Впалая щека его дернулась, как от тика.

До села по прямой через поле было с километр, не меньше. Я понял смысл ухмылки Фетисова и зябко поежился.