Зона Комфорта

Мне обидно, что промазал. Всё-таки в прошлом, пусть и далеком, я – разрядник по боксу. Я обозначил, что снова въеду левой, но в голову. Мантель суетливо вскинул руки к подбородку. Я коротко ткнул его под ребра. Вот теперь он квакнул и заприседал по делу, не придуриваясь.

Я разочарован. Разве так должны вести коммунисты на допросах у белогвардейских офицеров?

Мацая ушибленный бок, превратившись от якобы нестерпимой физической боли и морально-нравственных страданий в сплошную морщинистую морщину, Мантель вывалил, что в их стрелковом полку полторы тысячи штыков, двадцать. нет! – двадцать два пулемета. Полк на фронте первую неделю, прибыл с переформирования. Преобладают в нём мобилизованные крестьяне Тамбовской губернии. Явление дезертирства имеется, но массового характера пока не приобрело. Пулемётная команда преимущественно состоит из коммунистов. Командир полка Авдей Латышкин, из унтеров старой службы. Партийный! Начштаба – военспец, бывший царский офицер.

Больше я не знал, чего выведывать у пленного. Другое дело, если бы его нужно было колоть на убийство при отягчающих!

– Пошли обратно, – мотнул головой. – Да хорош ты гримасничать, будто я тебе печень раздробил!

Кстати, в ходе дознания у меня возникли сомнения в принадлежности комиссара к национальности, с таким смаком озвученной Беловым. Нос как нос у бедолаги. У самого-то Владимира Александрыча немногим меньше. По документу – Мантель? Ну и что? Может, он из немцев? И по отчеству – Иваныч. Вблизи я рассмотрел, что он не брюнет, а вполне себе шатен. Можно было, конечно, приказать ему «натур-документ» предъявить, но такие выверты не в моей эстетике. Антисемитских наклонностей я отродясь не имел.

Мы вернулись на улицу, к людям. Увидев меня, навстречу споро (такое впечатление, что караулил) двинулся прапорщик Риммер. Непонятно ухмыляясь, поблескивая ранее мною незамеченным золотым зубом в верхней челюсти слева.

– Господин штабс-капитан, – в упор дырявя наглыми голубыми глазищами, обратился Риммер, – возьмите в долю!

Я оценивающе оглянулся на отставшего комиссара, экипированного на зависть. Хромовая кожанка, кожаные штаны, новёхонькие, муха не сидела, прохаря[42] со скрипом. Боевая «сбруя» тоже качественная, перший сорт.

Никакой брезгливости или отвращения от предложения прапорщика я не испытал. Раздел трофеев победителями есть непреложный закон войны. Почему я должен замерзать в хэбэшке[43], когда появилась возможность пополнить скудный гардероб?

– А Григорий-то ростом аккурат с меня! – подмигнул Риммеру.

Прапорщик не понял. Понятное дело, он ведь не смотрел «Неуловимых мстителей».

Я поспешил его, расстроившегося, успокоить:

– Поделим по-братски! Вариант: мне, как старшему в чине, – куртка, сапоги, сумка и часы. Вам – остальное.

Риммер прищурился, прикидывая:

– На брюки вы не претендуете? Или?..

– Носите на здоровье.

– А чего так? Чистый же хром!

– В том-то и дело, что хром. Опаришь ещё!

Прапорщик оценил мою филигранную шутку юмора, покатился со смеху. А я отметил, что после боя, в котором мы плечом к плечу стояли на пути накатывавшейся красной лавины, не испытываю к нему вчерашней антипатии. Сильный парень. Я легко представил его опером убойного отдела. Или крутым собровцем. С таким бы я пошел в разведку.

Мантель с овечьей покорностью раздевался. С учетом того, что времени было в обрез, сапоги его я по-быстрому запихал в сидор, а наручные часы сунул в карман. Куртку, ещё хранившую чужие пот и тепло, надел. Повёл плечами, обживаясь в ней.

Как говаривал в подобных случаях мультяшный ослик Иа: «Мой любимый размер!» Пятидесятый, четвёртый рост.

И снова я подпоясался двумя ремнями – брезентовым солдатским и офицерским с кобурой, пожалованным Беловым. Через плечо повесил сумку, резонно рассудив, что с содержимым её разберусь после боя.

– Опа! – геноссе[44] Риммер, продолжавший досмотр комиссара, извлёк у него из кармана кителя толстый пресс денег.

– Николаевские! Одни «катеньки»! Десять, одиннадцать, пятнадцать.

Я знаю, что «катенька» это царская сторублевка с изображением императрицы Екатерины Второй. Весомая денежка. Несмотря на то, что последний царь с августейшей семьей больше года как казнён в подвале Ипатьевского дома, а империя не существовала без малого два года, николаевские деньги имели широкое хождение на территориях, занятых как красными, так и белыми. Их брали охотнее других дензнаков.

Прапорщик, подперев изнутри языком щеку, лукаво смотрел на меня.

Но я, повинуясь развитой интуиции, заявил с максимальной твёрдостью:

– Деньги (чуть не сказал «бабки») сдадим взводному. В полковую казну!

– А я другого и не предлагаю, – легко, даже вроде с обидой согласился Риммер.

Вокруг, меж тем, кипела работа. Поручик Наплехович держал под уздцы пегую лошадь с репьястой гривой, запряжённую в телегу, а похожий на певца Губина красавчик-прапорщик, попович Кипарисов и ещё один, молоденький, охапками таскали винтовки. Сваливали их в телегу с грохотом, как дрова.