Зона любви

Тут до Димки что-то дошло… свое пьяное горе… что-то абсолютно не имеющего отношения к делу. Он тоже всё неправильно понял!

— Ударь меня, ударь бутылкой! Слышишь — ударь! Теперь твоя очередь! Ты что — не мужик?!

Он подставил под удар свою голову. Светлую свою голову, с торчащими пшеничными волосами.

— Прошу! Ну! Прошу… Ты нарочно это сделал! Ты всё, всё хочешь разрушить!

«Бред.»

Я стоял у окна своей холостяцкой, пустой квартиры и курил. Пустота угнетала, выглядывая из каждого угла. Пустота снаружи пожирала меня, образуя вакуум внутри. Вакуум втягивал пустоту — сообщающиеся сосуды. Мой дух завис между двумя этими мертвыми зонами и трепетал. Как подранок, пугливо озирался, не зная, куда приткнуться — везде только пустота. За окном занимался блеклый рассвет…

«Чего я добился своей глупой выходкой? Бред, бред!»

«Если по утрам очень трудно, а по вечерам очень страшно…» — крутились в голове стихи Башлачова.

А если по утрам очень страшно? Страшно, но предельно ясно. Враг обнаружен — осталось совершить возмездие. А если Димку попросить еще об одном одолжении. Умереть от рук этого светлого мальчишки — достойная перспектива. Но он не пойдет на это. Да и подло подставлять парня… А если его спровоцировать? Благо — поводов предостаточно. Впрочем, это стократ подлее… Бред, бред! Абсурд! Безумие! Я, очевидно, схожу с ума. Но как вырваться из этого пустого пекла? Придется самому решать свои проблемы…

Вдруг я увидел за окном знакомую процессию. Святое семейство: мама, папа и малыш. Вера несла Антошку на руках, Димка плелся сзади с огромной сумкой. Они шли в направлении моего дома.

Вера с порога кинулась ко мне.

— Ну, как ты?

— Лучше всех.

— Ой, ну дурной ты… дурной!

Она с нескрываемым сожалением рассматривала и трогала мои синяки.

— Больно? Теперь и на улицу-то не выйдешь… кошмар!

— У меня есть розовые очки.

— Ха, розовые… скажешь тоже! Я тебе крем-пудру принесу — телесного цвета. У меня есть.

— Я все-таки попробую скрыться за очками. В них мир так прекрасен!

— Не надо никуда скрываться.

Антошка уже носился колбасой по квартире, пытаясь поймать мою кошку за хвост. Его вполне устраивали ее просторы. И не пугала пустота, смотрящая из каждого угла. Удивительно, создалось впечатление, что он здесь бегал всегда.

— Какая у тебя смешная кошка, — сказала Вера, — на тебя похожа. Как ее зовут?

— Маруся.

— Почему Маруся?.. это чертик какой-то…

— Все кошки должны называться Марусями. А коты — Васями. Только моя кошка особенная. Это же — неутешная вдова! Посмотри, сколько в глазах ее скорби… и немого удивления. Она постоянно удивляется и скорбит.

— Это твоя кошка.

— Потому что я удивляюсь и скорблю?

— Ему здесь нравится, — сказала Вера, показывая на Антошку.

Тот уже забрался за мой письменный стол и что-то с восторгом рисовал на моей рукописи.

— Он нигде в гостях себя так не ведет. Ты ему тоже очень понравился, — добавила она еле слышно.

Я посмотрел на Димку. Он даже взглядом не выдал своей неприязни ко мне.

«Его любили кошки, дети и мамы детей… — подумал я, — и даже мужья этих мам».

— Мы тут лекарства принесли, — сказал муж мамы, доставая из сумки две бутылки сухого вина, — тащи стаканы. Она мне даже выпить с утра не позволила. И водяры взять не дала! Говорит, напьетесь.

— Пошли на кухню — всё там.

— Мы буквально на пол часа, — сказала Вера, — у нас электричка в одиннадцать.

Когда они уходили, Вера незаметно сунула мне в руку записку. В ней было написано: «пос. Дорохово, улица Пионерская, д. 7. Тебя всегда ждут».

42

Это одно отрешает от всех страданий —

так выбирай:

быструю смерть

или долгую любовь.

Рука моя становилась все хуже. Пока пил — ничего не замечал. Бросил — тут и началось. Мало того, что в плече поселилась невыносимая боль, перестали сгибаться пальцы.

Хирург сказал, что такие ушибы лечатся долго. Потом могут быть рецидивы. Назначил уколы, физиотерапию, массаж. Прописал таблетки, мази. Руку, сказал, необходимо постоянно держать в тепле.

А где его взять-то тепло — не сказал.

Всё это не добавляло оптимизма. Все эти хождения по кабинетам, прозябание в очередях в коллективе пенсионерок — повергли меня в такое уныние, что в пору было завыть. Встать на четыре кости, поджать хвост, устремить свою морду к Создателю и выть, выть!..

Усилием воли я заставлял себя работать. Но мне кто-то перекрыл канал поставки идей, перерезал провода, связывающие меня с мировой библиотекой — кладезем знаний предельных и запредельных.

Кисть ползала по поверхности холста, оставляя следы моего душевного состояния. Безнадежное зрелище… Я всегда говорил — холст не обманешь. Это зеркало. Я смотрел в него — и ужасался.