Зона обетованная

– Не суетись, – оборвал я его трехколенные рулады. – Это лохматое чудище, gulo borealis по-латыни, а по-русски росомаха, пригодится нам для дальнейших научных опытов. Теперь проветривай помещение и давай устраиваться. Давно уже пора подкрепиться и отдохнуть.

– Без вопросов, – козырнул Рыжий. – Только если эта гуля-буля еще раз приканает, никакой ответственности за сохранность казенного имущества без вооружения нести отказываюсь. Без вооружения я не при делах.

* * *

– Переклеиваться, шеф, мне генетика не позволяет, – пустился в откровения Рыжий, употребив повторные сто грамм, на которые я расщедрился, когда поздним вечером мы блаженствовали в своем приведенном в порядок и жарко натопленном жилище. – Имеется в виду нездоровая наследственность. Дед, говорят, четверть мог запросто употребить под хорошую закусь. Батя тоже себя не ограничивал в борьбе за уничтожение всех видов отечественного алкоголя. А поскольку без корня и полынь не растет, то и мне в ту же сторону пришлось подаваться. Только за балдежника меня не держи. Нет, случается, конечно, когда компашка ништяк или настроение ниже среднего. Но в остальное время вполне осознаю свое несовершенство и пытаюсь соответствовать.

– Чему? – поинтересовался я, несколько подрастерявшись от замысловатого монолога заметно захмелевшего собеседника.

– Так это… Окружающему течению жизни. Которое, как в той самой водной артерии, на берегу которой в настоящий момент находимся. Тоже всякой хренотени хватает: шиверы, старицы, омутки, протоки, мели, завороты, повороты, острова всякие. Вроде того, с которого еле ноги унесли. Сижу я на нем в одиночестве, размышляю, на какую струю меня в следующий момент выносит. И неожиданно наблюдаю странное явление… Если интересно, могу обрисовать.

– Обрисовывай, – разрешил я.

– Это самое… Еще бы маленько добавить для мозгового просветления. Переднее колесо подмажешь, заднее само пойдет. А то все последние события мою бестолковку так запутали – сплошное омрачение на нервной почве.

Рыжий взъерошил свои давно не стриженные волосы и вопросительно уставился на меня.

– Только ради новоселья, – выдержав нравоучительную паузу, согласился я. – И до конца экспедиции больше ни-ни. Нарушаю, между прочим, все свои принципы ради вашего душевного спокойствия, Валентин Николаевич.

– С пользой для общего дела, – нетерпеливо заерзал Рыжий, придвигая ко мне кружку. – Правильно соображающая штатная единица залог успешного и плодотворного сотрудничества.

Меня снова удивило, как легко переходил Рыжий со своего обычного полублатного сленга на вполне грамотный, почти интеллигентный язык, которым бич с наследственностью, отягощенной роковым российским пристрастием, владеть вроде был не обязан. Но заинтересованный обещанным сообщением, отложил размышления над этим обстоятельством на более удобное время. Подождав, пока он расправился с очередной порцией спиртного, напомнил:

– Теперь рассказывай.

Обстановка для откровенного разговора была самая подходящая. Тусклый свет старой керосиновой лампы, стоявшей на краю стола, сузил и без того невеликое пространство нашего жилища до величины той вполне ощутимой близости, в которой в самый раз было прозвучать исповедальным откровениям Рыжего. В достатке снабженная только что подброшенными дровишками печка засветилась рубиновой краснотой, в трубе уютно гудела тяга, заглушая несильные порывы ночного ветра и ровный шум спешащего по распадку водного потока. Рыжий выдержал почти мхатовскую паузу, во время которой неотрывно смотрел на вздрагивающий огонек лампочного фитиля, наконец, неторопливо, словно нехотя, стал рассказывать.