Зона: Очерки тюремного быта. Рассказы.

Да и доктора, что там греха таить, с годами теряли квалификацию, озлоблялись, и обидные клички — Лепила, Коновал — часто, увы, оказывались справедливыми…

Может быть, поэтому тюремные врачи даже внешне отличаются от своих вольных коллег. И, приходя в зону этакими жизнерадостно-добрыми айболитами, выходят на пенсию угрюмыми, равнодушными ко всему циниками.

Еще одна из особенностей зоновской медицины заключается в словах, сказанных мне как-то старым тюремным доктором.

— Если зек хочет жить, его ломом проткни — не убьешь. А если помереть решит — никогда не вылечишь.

И действительно, я видел, как почти без следа затягивались жуткие раны, срастались переломы, которые вольного человека неминуемо привели бы к инвалидности. Но видел и заключенных, которые начинали вдруг угасать и умирали. При этом даже патологоанатом бывал в растерянности: какую причину смерти вписать в диагноз?

В зоне ежегодно умирало пять-шесть человек. Бывали убийства, самоубийства. Одного заключенного застрелил часовой — спросонок стал вдруг палить очередями по жилой зоне и уложил наповал выскочившего полюбопытствовать на стрельбу дневального. Но чаще всего гибли от производственных травм.

Забота об умерших и погибших ложилась на медицинскую часть и начальника отряда.

Все скончавшиеся в колонии обязательно направлялись на судебно-медицинскую экспертизу, которая никак не зависела от администрации.

По факту смерти обязательно проводилась прокурорская проверка, а потому скрыть что-либо, втихаря «списать» погибшего администрация не имела возможности.

Умершего в зоне на носилках санитары несли к вахте и клали у входа. Начкар на КПП, пугливо взирая на тело, все-таки обязательно трогал его носком сапога, недоверчиво косясь на докторов:

— Он че, точно крякнул? А то убежит еще…

Выслушав заверения сопровождающего, что крякнул без всяких сомнений, часовой открывал двери вахты, и со стороны воли носилки принимали уже бесконвойники.

С шутками и прибаутками — смерть в зоне обычно не вызывала ни уважения, ни сочувствия — покойника отвозили на пожарку и запирали в сарай. После чего отрядник начинал хлопотать, заказывая в столярке гроб, выписывал на складе новое белье и робу.

Сопровождать труп на судебно-медицинскую экспертизу, которую проводили в соседнем районе, поручали обычно мне. Выделяли грузовую машину, почему-то всегда с одним и тем же придурковатым шофером, который до дрожи боялся покойников. Тело клали в гроб, сбитый из наскоро обструганных сырых досок и оттого неподъемный, грузили в кузов, и мы трогались. Водитель с застывшим от ужаса лицом гнал автомобиль, рискуя доставить вместо одного покойника трех. Раза два нас останавливала ГАИ, но, взглянув в кузов, милиционер махал рукой: езжайте от греха…

В морге заправлял всем санитар-татарин, из бывших зеков, вечно пьяный и по отношению к ментам особенно наглый.

— Привез? — всякий раз недовольно спрашивал он, радуясь возможности покуражиться перед зоновским доктором. — А на хрена мне ваш жмурик? Вон их сколько валяется, сегодня не вскроем… Ну ладно, тащи его на тот стол — пусть до завтра лежит, не протухнет.

Сделать его сговорчивым позволяла только бутылка медицинского спирта. Увидав ее, санитар улыбался уже приветливо, торопливо наливал спирт в мутный стакан, стоящий на столике среди перепачканных кровью инструментов, спрашивая всякий раз:

— Ты будешь? Ну а я поправлюсь слегка, болею после вчерашнего…

Выпив спирт, радостно потирал руки:

— Ну где там братан? Пошли, командир, принесем.

Водитель отрешенно бродил в отдалении, а мы вдвоем с санитаром снимали тяжелый гроб с кузова, и, матерясь сквозь зубы, волокли в морг.

— Одежку привез? Давай переодену братана, будет выглядеть как огурчик!

В те годы существовал приказ МВД, запрещающий отдавать умерших заключенных родственникам. Бригада бесконвойников на райцентровском кладбище рыла могилу и в присутствии начальника отряда предавала грешные останки земле. После этого отрядный обычно напивался, помянув погибшего, а бесконвойники возвращались с кладбища с набитыми карманами — их угощали сердобольные старушки, да и сами они не стеснялись прихватить с могилок съестное. И, колупая трофейные яйца, бормотали: «Вот и освободился кореш…»

14

Удивительно, но особенно трепетно относились к своему здоровью осужденные за самые жестокие, садистские преступления.

Помню, как намучились доктора и медсестры с заключенным, на чьей совести было три человеческих жизни. Будучи шестнадцатилетним, он убил обрезком трубы двух стариков, попытавшихся прогнать его с дачного участка, куда юноша забрел пьяным. Суд приговорил несовершеннолетнего к максимальному сроку наказания — десяти годам лишения свободы. Оказавшись на «малолетке», он задушил сокамерника, завернул его в одеяло и поджег. Ему добавили год или два — до тех же десяти. С этим сроком он и пришел во взрослую колонию. Так вот, постоянно жалуясь на здоровье, этот юноша падал в обморок от одного вида шприца…