Зона поражения

Уходили отсюда в спешке. Только теперь Максим Данилович разглядел, что двери квартир распахнуты и повсюду на ступеньках разбросаны вещи. Много битого стекла, тряпки, игрушки. Черная пыль, неприятно поднимающаяся при каждом шаге, окончательно развеяла сходство с жилым домом. Пыль, будто отслаиваясь от стен, охватывала керосиновую лампу, а также и бороду идущего впереди Тихона. Пахло при этом почему-то, как в аптеке, лекарствами.

Зинаида шла последней. И вдруг, не обнаружив за спиною ее шагов, Максим Данилович замер. Ему не было страшно, но неприятное покалывание в боку заставляло уже вспоминать, что до конца жизни осталось совсем немного, и от этого он становился настороженнее в каждом движении, аккуратнее.

— Жили же люди! — прозвучал в темноте голос Зинаиды, и было слышно, как скрипит под ее рукою дверь одной из квартир. — Тут, наверно, и унитаз голубенький. Жалко — темно, не видно.

Максим Данилович вернулся на несколько шагов, вошел в квартиру, заглянул через плечо женщины. В большое окно падал фонарный свет. В этом неживом свете блестело огромное зеркало. Это была спальня. Шикарная двуспальная кровать с разбросанными простынями, туалетный столик на гнутых ножках, мягкие стулья, толстый ковер на полу. Его даже не пытались свернуть, только один угол задран, лежит белым треугольником на темно-красном. Из выпуклого полированного шкафа свешиваются платья. На постели разбросано белье.

— Можно, я здесь переночую? — тихо-тихо спросила Зинаида. — Хоть разочек в жизни на такой кроватке…

По ковру прошел свет керосинки, и Тихон, прежде чем войти в комнату, погасил лампу.

— Комната понравилась? — спросил он.

— Можно мне здесь?

— Ночуй где хочешь. — Он подошел к окну и, прячась за занавесью, выглянул наружу. — Весь город в нашем распоряжении. Будет печать, доктор обещал сделать. Будем любое здание сами пломбировать. В общем, выбирайте любую квартиру! Только не подходите к окнам… И не забудьте опустить занавески.

4

Желтый огонек, дрожащий ритмично в глубине улицы, сильно раздражал Сурина. Кому понадобилось вот так вдруг запускать светофоры во всем городе? Когда он поинтересовался, в чем тут дело, конечно, ему объяснили. Лучше было не спрашивать, потому что не только объяснили, а еще и пообещали выговор вкатить в личное дело, если будет задавать идиотские вопросы.

Оказывается, таран шлагбаума пьяным водителем приравняли к обычной аварии, а поскольку таранили шлагбаум за очень небольшой отрезок времени несколько раз, причем последний раз со смертельным исходом, в Киев ушла бумага. Какой-то идиот в чистом кабинете прочел эту бумагу, ужаснулся, уяснив, что в таком большом городе, как Припять, не работает ни один светофор, и дал распоряжение. Теперь распоряжение было выполнено.

А тут еще омоновцы мертвых зеков нашли. К постовым это имело, правда, лишь косвенное отношение. Конечно, кто-то должен был нести ответственность за проникновение в зону уголовников, но когда именно они проникли в город, установить оказалось очень трудно, так что обвинение падало не на какую-то конкретную смену, а на руководство.

Паршиво другое: мертвецов зачем-то притащили на КПП и положили прямо на улице под снегом, слева от шлагбаума. Сурин не понял, в чем тут дело, но по какой-то причине мертвецов не могли сразу забрать. Специальная машина по договору должна была за ними прийти. Машины все не было, и пролежали мертвые зеки на морозе почти сутки.

Сурину было почти все равно. Лежат, ну и пусть лежат, есть, пить не просят, а Гребнев разозлился, не мог стерпеть.

— Скотство! — говорил он, глядя в окно дежурки на присыпанные снегом мертвые тела. — Мы как собаки мерзнем возле шлагбаума, а они коньяк с ананасами жрут…

— Да уже наелись! — возражал Сурин. — Мертвые они. Понимаешь, мертвые. Не надо. Не греши. Не говори ничего.

К утру, когда Гребнев, скорчившись на скамейке и накрывшись полушубком, заснул, Сурину пришло в голову осмотреть мертвецов. Он вышел, навел прожектор и немного почистил тела, раскидал метелкой снег. В белом сильном свете мертвые зеки выглядели немного странно. Один в костюме, другой в синей спортивной форме. Во лбу рваная дырка от пули. Надпись на груди «Адидас» и кирзовые сапоги на ногах. Лицо темное, и глаза открыты — жесткое стекло. Сурин наклонился, хотел закрыть глаза мертвецу, но ничего не вышло, только руку о ресницы уколол, закостенело все, смерзлось.

Прожектор утром почистили, и свет, заливающий все вокруг, был необычайно ярким. Уже собираясь вернуться в дежурку, Сурин заметил, что из кармана костюма торчит что-то тонкое и блестящее. Наклонился, ухватил пальцами, потянул и сразу пожалел об этом.

На ладони его оказалась длинная женская шпилька. Ничего особенного, обыкновенная серебряная проволочка, какими обычно закалывают волосы немолодые замужние женщины. Не для красоты, а лишь для того, чтобы волосы в глаза не лезли.