Взять того же «бывшего» моего шефа. Из одного документа в другой переходит его утверждение, что «подсудимому (то есть мне) он никогда не поручал вести переговоров о сотрудничестве с министерством продовольствия и фирмой „Оптплодимпорт“». Врал, гадина! В материалах моего же дела, копии которого благо уже существуют не в единственном экземпляре, зафиксированы показания руководителя того же «Оптплодимпорта», что звонил шефу незадолго до моего ареста и пытался уточнить нюансы возможного сотрудничества между редакцией и опять же тем самым «Оптплодимпортом» и услышал в ответ, что «все вопросы к Земцову».
Лукавил шеф, да что там лукавил – бессовестно врал и во многих прочих вопросах. Например, утверждал, что переговоры в министерстве продовольствия я вел по собственной инициативе, никого в известность не поставив. Это что же получается, он в своем доме не хозяин? Никто не мог ни с кем никогда даже заикаться на подобную тему, не получив «добро» от хозяина и главного редактора издания. Врал мой экс-шеф и на многие другие темы. Сам врал и других заставлял врать. В первую очередь редакционного юриста Ларису Борисовну Б., что на всем протяжении моего дела являлась моим адвокатом, именно от нее я услышал вкрадчивые рассуждения: «Шефа лучше нигде не упоминать. Он все равно „соскочит“, по делу группа будет, за групповое большие сроки дают, один останешься – проще вытащить будет»…
Конечно, слова эти нигде не зафиксированы, подтвердить их у меня возможности нет и не будет, но материалы дела остались, и никуда они не денутся, а, исходя из них, – вся моя история в совсем другом свете представляется.
В зоне праздники – совсем не праздники, а вовсе наоборот. В праздники вся лагерная тоска, все пронзительное уныние неволи, вся безнадега, вся серость, все прочие сопутствующие пакости несвободной жизни – сильнее, жестче, острее. Все через край. Все без меры. Короче, все горькое содержимое большой посудины – большими глотками, без закуски, без запивки.
В праздники «промка» опечатывается. На работу никто не выходит. Соответственно концентрация людей на бараке вдвое больше, чем в будни. Потому в праздники здесь и табачный смрад гуще, и шума больше, и мелькание мрачных казенных роб с ненавистными бирками (фамилия, отряд в прямоугольнике определенного формата) чаще. Соответственно, и контролеры чаще в барак наведываются, и вероятность шмона выше. Логика у администрации известная – если людей на бараке много – значит, есть вероятность употребления наркоты, алкоголя и прочих нарушений, значит, внимание и контроль следует усилить. Да и кто знает, о чем говорит, что обсуждает и замышляет эта мрачная угрюмая масса убийц, наркоманов, грабителей и прочих антиобщественных элементов.
Вот и выходит, что праздники ассоциируются у большинства арестантов не с отдыхом, подарками и прочими радостями, а с мордоворотом-прапорщиком, что бесцеремонно роется в твоей тумбочке, бесконечными построениями при любой погоде и… далеко не радужными мыслями, которые именно в праздники особенно настойчиво напоминают о себе, обступают, наваливаются, одолевают.
А мрачных мыслей в любой арестантской голове хватает. У кого на воле старуха-мать хворает, у кого дети без присмотра, того гляди начнут отца по лагерным этапам догонять, у кого жена слабость на передок проявила (дружки добродетели уже сообщили, для чего ж мобильные телефоны в нашу жизнь вошли?). А у кого-то просто закурить-заварить нет и на ближайшее время совсем не предвидится. Кто-то просто поймал себя на мысли, что жизнь между «локалкой» и «промкой» совсем не жизнь, но другой жизни не предвидится надолго, у кого на три, у кого на пять ближайших лет (а что сказать про зека-тяжеловеса, что десять-пятнадцать-двадцать лет срока с собой принес?). Понятно, накрывают такие мысли похлеще черного пудового колпака, гнут, плющат, давят.
Очень важно не дать сконцентрироваться этим мыслям в твоем сознании, не пустить их в душу. Рецепт противостоянию этому прост: стараться не оставаться одному, максимально занять себя.