Зона сна

Только-только сменены на Руси боярские кафтаны и прочая старорусская одежда на более удобные кафтаны венгерские. Совсем недавно запретил Пётр ношение бород государевым людям. Однако ж во Львове это уже известно! Стоило Стасу, одетому в синий венгерский кафтанчик и гладкую рубашку, подъехав к станции, высунуть из возка бритое лицо, как его и признали: посланник царский!

И закрутилась кутерьма.

Сначала по городу его водили православные русского обряда: вот тебе рынок, вот остатки Гетьманских валов. Вот любимая наша Успенская церковь с колокольней Корнякта. А знаешь ли ты, что после пожара деньги на постройку прислали из Москвы, от царя Фёдора? У нас колокол — самый мощный в мире!

Потом за него взялись православные униатского обряда. Костёл Марии Магдалины: раннее барокко, определил Стас. Фонтанчик со львами. А вот орган, лучший в мире! Во Львове всё самое лучшее в мире!

И все вместе кормили его и поили.

— Знатное пиво у вас! — похвалил Стас. — Я и в Баварии лучшего не пивал.

Хохот грянул:

— Так мы ж в Баварию пиво и поставляем!

— А почему не в Москву?

— Дороги плохие.

— Англичане-то везут. А их пиво хуже вашего.

— Так они морем да реками… Дешевле…

Очень понравился Стасу Львов, А ведь он повидал городов немало, да ещё и в разных временах!

Дома стояли плотно, как принято в Западной Европе. Там, на востоке, такого нет. Он припомнил, как в 1927 году ездил с крёстным в Тверь и тот показывал ему десяток домишек вдоль Волги, выстроенных в таком стиле. Якобы однажды по пути в Москву из Петербурга ночевала тут царица Екатерина, и втемяшилось ей в голову, что хорошо бы было сделать из Твери западноевропейский город. И повелела выстроить «ровную фасаду» — дома для купцов, и на их же деньги, так, чтобы жильё стена к стене, а на задах — конюшни, склады и мастерские.

Разумеется, выстроили, и Екатерине, когда ехала она обратно в Петербург, предъявили. А через час после её отбытия купцы из тех домов сбежали. Устроились на другом берегу просторно, как им было привычнее: жильё отдельно, хозяйственные постройки и склады с товаром отдельно… И друг друга локтями не пихать…

Вечером в доме на Старопигийской был приём. Присутствовали главы гильдий, два консула — венецианский и баварский — и даже зашёл ненадолго митрополит. Здесь главенствовала элегантная, прекрасно одетая дама. Когда Стасу впервой показали её, он просто обомлел. Она была неформальным лидером русской купеческой общины, и звали её Дарья Ковальевна. Муж, влиятельный фабрикант и купец Тимофей Иванович, уехал с партией парфюмерии в Париж; зато при ней были дети-погодки, два мальчика и девочка, от пятнадцати до семнадцати лет.

Теперь их познакомили; представили по именам детей. Появилась возможность поговорить с нею.

Улучив момент, Стас, сделав в её сторону приличествующие моменту скользящие куртуазные шаги, прижав к груди правую руку, а левую заведя за спину, склонился перед нею и, копируя обычный для Плоскова вологодский говор — так, что никто более их не услышал, — произнёс:

— По доброму ли здравию поживаете, любезная Дарья Ковальевна?

У неё расширились глаза, и она, взяв его под руку, повлекла к креслам у стены:

— Князь Эдуард, от кого-кого, а от вас я никак не ожидала такого услышать… Вы что же, вологодский?

— Нет, сударыня, но в Мологе я бывал; останавливался у дедушки вашего, Миная Силыча. В Плоскове и Рождествене тоже бывал. Мы с вами там даже встречались.

— Ну, этого не могло быть! Я уехала оттуда тридцать лет как, а ведь вам самому вряд ли больше? — И она лукаво засмеялась. — Да и дедушка умер… — она махнула рукой, — ещё при царе Фёдоре Алексеевиче. В самом деле, князь, откуда я вам известна?

Стас призадумался. Действительно, странно получается. Не ожидал встречи, не подготовился, эх… Надо как-то выкручиваться.

Тридцатилетний отчим с нежностью посмотрел на свою сорокапятилетнюю падчерицу:

— Вы прекрасно выглядите. И достигли многого. Парфюмерная фабрика… Дети… Батюшка ваш названый вами бы гордился.

Дарья сказала с гордостью:

— У меня ещё трое, взрослые; старшенький Станислав ныне в Париже с отцом, и две дочери замужем.

Потом вздохнула и добавила:

— Правда, ещё трое умерли во младенчестве. А что до батюшки моего названого… то как вы можете судить? Ведь вы его не знали.

— Ну-у, знал, не знал… Я знал его родичей. Мы, можно сказать, одна семья.

Она внимательно вгляделась в его лицо и растерялась:

— Как же так? Вы князь, а он… кто? Матушка говорила, он с неба упал…

— Все мы в какой-то мере упали с неба… А она где нынче матушка ваша, Алёна Минаевна?

— Она после того, как батюшка разбился в храме, ушла в монастырь под Вологдой. Скончалась этой осенью…

Достала платочек, промокнула глаза, глянула виновато:

— Я даже на могилке её не побывала. Стыд-то какой…

«А я-то, — подумал он. — Был же осенью в Москве, до Вологды три дня верхами… Если б знал… »

Курфюрст баварский [72] Макс Эмануэль, говоря попросту, обалдел, получив от своего парижского портретиста верительные грамоты с подписью русского царя.

— Вот новости! — сказал он. — И вы к тому же князь, герр де Грох! Как можно дворянину картины малевать?