После его смерти идею забыли; император Павел её возродил, но строить начали уже после его убийства. И теперь Стас мог сам видеть, как множество маленьких пароходов, взяв плоские баржи на буксир, сворачивали с Волги на реку Мологу, чтобы доставить в Петроград и дальше на север дары знойного Нижнего Поволжья в трюмах своих и на палубах.
Город примерно на треть был застроен каменными домами, в основном одноэтажными, но попадались и двухэтажные. Народу было много; дела здесь шли всё-таки побойчее, чем в заштатном Мышкине.
Запах! Он его сразу вспомнил.
В отличие от Мышкина здесь был рынок: масло, сыры, мясо и птица, мёд, мука, патока, репа, брюква… Но появились и новые товары: местный картофель, привозные помидоры и дыни… Увидев апельсины, Стас подумал: каким образом китайский апельсин появился в этих краях позже вьетнамского жителя, огурца? Ведь огурцы он ел даже при дворе князя Ондрия!.. Потом сообразил: огурец везли в семечках, и он распространялся во все края рассадой. Апельсин же не приживался ни здесь, ни даже в Византии, а везти плоды никто бы не стал: сгниют.
В лавках купцов рулоны с полотном, гусь-хрустальненское стекло, нарядная нижегородская хохлома, подмосковная гжель, павловское железо, богородские кожи, скобяные товары. Чего у нас тут только не производят…
По улице Корнилова, главной в городе, пропылил полуторатонный грузовик «ЗИК»; за ним с воплями бежали ребятишки. Увидев Стаса, они с теми же точно воплями побежали за ним. Да и весь город провожал взглядом мотоциклиста, затянутого в кожу, оседлавшего мощную машину, какой в этих краях, пожалуй, и не видывали.
Стоило Стасу остановиться на ярмарочной площади, как к нему подбежал, придерживая саблю, молодой околоточный и козырнул — на всякий случай.
— Что ярмарка, скоро? — спросил Стас, снимая шлем.
— Ярмарка? — поразился чин. — Да ведь ярмарки тут уже сто лет как нету!
— Вона как, — сказал Стас, будто ему это было всё равно, и попросил: — Присмотри за машиной. Где тут можно умыться и где почта?..
Он обошёл ярмарочную площадь, отбил телеграмму маме: «Всё в порядке тчк целую тчк сын», — и вышел к стрелке. Внизу два десятка мужиков спускали на воду только что построенную барку; Молога всегда славилась своими корабелами, хотя кораблики тут делали маленькие, скорее лодки. Вдоль берега, там, где во время оно стояли гулящие дома, теперь вели какое-то строительство: возводились каменные стены; окружённая лесами, торчала в небо красная кирпичная труба.
— Любезный! — обратился Стас к проходившему мимо мастеровому. — Скажи-ка, что это у вас тут за стройка?
— Это? — Парень опустил на землю ящик с инструментом, оглядел непривычно одетого Стаса с ног до головы. — Это будет промкомбинат! Мельница, маслобойня, крахмалопаточный завод и, само главно, баня!
— Да ну?!! — поддержал Стас восторженный тон местного жителя.
— А как же! — сказал тот, гордясь. — Индустриализация, панимашь! Не тока ж Москве всё лучшее!
— А говорили, скоро тут затопят всё… — сказал Стас, удивляясь, что простую мануфактуру, даже для времён Петра Первого мелкую, тут считают за индустриализацию.
— Да ходят слухи-т, про плотину и прочие гадости, — протянул мастеровой. — Только мы не верим. Да и не строили б, если затапливать…
— А кто строит?
— Известно кто: англичане. У кого ещё деньги-т есть?.. Слышь, а ты не с Москвы, часом, будешь?
— С Москвы.
— Просьба к тебе. — Парень понизил голос. — Вернёшься в Москву, скажи там, что пущай даже и не думают нас топить. Мы из своих домов не уйдём. Скажешь?
— Скажу.
— Ну, бывай.
Мастеровой поднял с земли свой ящик с инструментом и свернул за угол. Стас подумал, что Морозов прав: не будут строить никакой плотины.
Он побродил по городку ещё с полчаса. Нашёл примерно то место, где стоял дом его тестя, Миная Силова. За добротным забором теперь возвышалось приземистое каменное строение. Стас толкнул калитку и тут же отступил назад: здоровущий лохматый пёс бросился к нему со злобным лаем. На шум вышел сонный пузатый дядька в засаленной майке и нелюбезно спросил:
— Что надо?
— Хозяин, — сказал Стас. — Здесь когда-то Минай Силов жил…
— Чё?.. Не жило здесь никакого Миная Силова.
— Ну очень давно.
Дядька нахмурил лоб, произвёл трудную мыслительную работу и уверенно сказал:
— Не. Никакого Миная здесь не жило.
— А до тебя кто жил?
— Никто, — отрезал дядька, — я всегда тут жил.
И ушёл в дом.
Стас с досадою плюнул ему вслед. Но досадовал не на него, а на себя: кто здесь будет помнить Миная? Старик Державин ещё вон когда заметил, что река забвенья утопит царства и царей, а я ищу какого-то Миная… Но всё же тоска жила в его сердце.