Зона сна

Стас не ведал, сколько времени он простоял у окна, вспоминая свою миновавшую, свою закончившуюся так неожиданно и нелепо жизнь. Он прощался с нею и врастал в новую реальность. Когда вошли Матрёна с Маргаритой Петровной, он уже становился собой прежним. Только, наверное, немного более взрослым, чем ночь назад.

— Стас! — воскликнула доцент Кованевич. — Как ты себя чувствуешь?

— Нормально, — усмехнулся он, пытаясь вспомнить, как эту-то красотку зовут. — Не волнуйтесь. Приснилось мне, про жену. Такой яркий сон. Будто дочь выросла, жена её повезла в Москву замуж выдавать за купчину знатного, Кириллова — у вас тут о нём знают, наверное? А я храм расписывал, да и упал с лесов. И насмерть убился.

— Уффф! — сказала доцент Кованевич и взялась за сердце. — А мы уж подумали чёрт знает чего…

— Слава тебе, Христос, — выдохнула Матрёна и перекрестилась.

— Просто впечатлительный мальчик, — объяснила ей Кованевич. — Вчера насмотрелся росписей в храме во время экскурсии, вот и снится всякая… — И она замолчала, видно, сообразив, что после лицезрения в храме ангелов и прочих святых картин чертовщина сниться как будто не должна, а ничего другого ей в голову не пришло…

— Только вот шанюжек моих не поел, — посетовала Матрёна.

Стас улыбнулся и взял верхнюю оладью из стопки, а потом и вторую, и третью. Ничего подобного за последние семнадцать лет ему пробовать не приходилось.

Голод был просто нечеловеческий.

Съев Матрёнин гостинец и выпив чаю, он вышел на утреннюю улицу и прошёлся по деревне. Отметил две вещи. Во-первых, живности у крестьян здесь было не в пример больше, чем в его сне, — коровье стадо, попавшееся ему давеча возле реки, было огромным; в густой траве паслись привязанные к колышкам козы; гусей и кур бегало по деревне вообще без счёту. Правда, индюков было мало, но во сне своём он их и вовсе не мог припомнить.

Во-вторых, здесь был чистый воздух. Коров-то хрестьянин держал всегда не ради молока или мяса, а ради навоза! И накапливал его на своём дворе, пока не приходила пора вывозить на поле. А тут, похоже, в каком-то одном месте навоз держат, от жилья подальше.

Подойдя к мотоциклу, он его разглядывал так долго, что вышел хозяин — поджарый мужик лет сорока пяти, в майке и заношенных галифе военного образца, с папиросиной в зубах. Стас папиросине подивился, но смолчал.

— Интересует? — спросил мужик, вытирая руки тряпицей.

— Да, — кивнул Стас. — Давно не видел такую технику.

— «Бээмвэ» эр тридцать два, — гордо сказал мужик. — Произведено в городе Мюнхене. Двухцилиндровый, 494 куба движок. В любую горку подъём берет. Сейчас таких уже не делают.

— Старый?

— Ну как старый? Десять лет. Я как в двадцать четвёртом демобилизовался со сверхсрочной, так и приехал на нём, прямиком из Баварии. Да по нашим дорогам погонял старичка…

— После войны? — задумался Стас. — Ах да, здесь же война с немцами была…

Мужик посмотрел на него как-то странно.

— Я вот думаю, — сказал Стас, — ведь если к этому… соху привязать… Это сколько же можно вспахать!

— К мотоциклу? — ещё больше удивился мужик. — Зачем, когда трактор имеется?.. И откуда соха, плугом пашем!.. Ты, парень городской, впервой небось в деревне-то?

— Я? — усмехнулся Стас. — Нет, не впервой.

— Ну конечно! Ты же из этих… из студентов, которые в монастырь давеча приехали?

— Из них.

— Ну, тогда у тебя мужик сохой землю пашет и лаптем щи хлебат… Дас ист айн русиш швайн… Начитался, поди, Некрасова. — Мужик обиженно махнул рукой и повернулся идти домой.

— Скажите! — позвал его Стас. — А у вас в Мологу рожь ещё возят?

— Ещё возим, — сказал мужик с какою-то злобой. — Покуда ещё возим. На корм скоту ещё берут. Вот только скоро затопят её, Мологу-то…

— Как так?

— А вот так. Сидят в Москве умники… электрификаторы. — Мужик затейливо выматерился и ушёл в дом. Стас вообще ошалел: давненько не слышал он мата, разве только на ярмарке.

Он двинулся к монастырю. Там у ворот стайкой топтались мальчики и девочки, в которых он не сразу признал своих соучеников из реального училища. Ну да — лица проявились как на фотопластинке, вот только имён он, хоть убей, не помнил. Нет, одно помнил: Алёна. Вот она, болтает о чём-то с маленькой и немножко кривоватой белобрысой девочкой с косичками, а рядом дылда в очках, с начёсом. Вид у них у всех какой-то нездоровый. Даже Алёна (здешняя), ежели приглядеться… Рожица бледновата, веки подёргиваются…

«Вот она и была моею зазнобой, — подумал Стас. — Наверное, про неё пытал меня старик Минай. А ведь ровесница моей Дашеньки!» Под горло ему — в который раз за день! — подступил комок. Но он сдержал себя и подошёл к группе.

Чернявый подросток покрупнее прочих, явно излишней полноты, красовавшийся среди парней помельче, показал пальцем на Стаса и проверещал нарочито писклявым голосом:

— Оклемалси, болезнай?..