Зона сна

Некоторое недоразумение произошло с определением личного статуса. Стас полагал, что десятский — это такое воинское знание, вроде поручика, и что, раз оно ему присвоено, он на военной службе, и жизнь его теперь будет подчинена строгому воинскому регламенту, и будет состоять из учений и войн. То есть жизнь военного со всеми атрибутами: с одной стороны, тяготы и лишения, с другой — оклад жалованья и заслуженный отпуск. Ничуть не бывало: на той же неделе князь Ондрий уплыл куда-то в лодке с пятёркой ребят и пленным Лопотарём и вернулся только месяца через три.

В его отсутствие делами управлял мир, во главе которого стоял Бачега, угрюмый, лет этак сорока пяти — возраст в контексте времени почти преклонный — тип, длинный и тощий, объяснявшийся не столько словами, сколько жестами. К новому десятскому он относился спокойно и уважительно. Отсыпал ему из княжеских кладовых зерна, сушёного мяса, каких-то кореньев и соли.

Стас же, как и все остальные дружинники, вместе со смердами занимался выжиганием леса под новые пахотные угодья, а у дома развёл огородик. Он с головой окунулся в привычный крестьянский быт, и кто бы возражал против этого, но уж никак не он.

После месяца работы в лесу Стас подошёл к Бачеге и объяснил, что неплохо бы ему как-то обустроить жилище к зиме. Бачега кивнул, выдал ему топор и прислал двух смердов — помочь привезти брёвна из лесу. Вскоре Стас срубил себе какую-никакую избёнку прямо над полуземлянкой, выделенной ему князем Крышу покрыл дранкой, чем вызвал немалое удивление среди горожан — те только цокали языками, осматривая сооружение. Но он потряс их ещё больше, когда, замучившись глотать. дым и смывать с лица сажу, налепил из глины кирпичей, кое-как обжёг их и сложил в доме печку с трубой наружу.

Весь город приходил смотреть, но ни один не последовал его примеру. Топили по-чёрному, а крыши крыли соломой или сушёным камышом. Да и кирпичи, которые у него получились, говоря по правде… м-м-м… не вызывали желания немедленно перенимать опыт.

Только зимой он сообразил, в чём тут дело: его архитектурные новшества обошлись большей, чем у соседей, потребностью в дровах. Впрочем, по ночам его грела полонянка, столь искушённая в искусстве нежной страсти, что можно было подумать, будто она лет десять стажировалась в лучших борделях Европы. По-русски говорить она так и не выучилась, но почти всё сказанное ей Стасом понимала. Зато без всяких затруднений щебетала с соседками; Стас обнаружил, что определить этническую принадлежность почти половины здешних баб совершенно невозможно. Его новая жена, как и они, русской, или даже славянкой точно не была; не помогало никакое эсперанто.

Зато голос у неё был сказочный; бывало, как запоёт, так изо всех концов леса бабы подпевать начинают. А что поёт, о чём поёт — Бог весть.

Он научил её собирать грибы, отличая дурные от хороших. А в травах и ягодах она сама разбиралась.

Её имени он так и не смог выяснить, звал Кисой. Был у него соблазн дать ей привычное имя Алёна, однако что-то в душе его против этого восстало. Опять же в Алёну крестить надо — а кто же будет тут крестить, и по какому обряду? Даже кому молились, понять невозможно: «Сусе», «Сусе», — а тот ли это «Сусе»?.. Евангелий здесь не знали. Баба-шаман ещё, с бубном. Никого не крестили, молодожёны не венчались; все обходились без имён — одни прозвища. Его самого звали просто Кнетом.

Однажды, в первый ещё год, он попытался привести местный культ в соответствие с теми представлениями, которые сам имел о православии. Народ выслушал его и молча разошёлся. А потом пришли причастные к культу лица и максимально вежливо (связываться с десятским — да к тому же Стас в этом сне оказался чрезвычайно большого роста и массы — никто бы не рискнул) объяснили: мы-де не берёмся указывать тебе, как драться, а ты не лезь в наши дела.

Он прожил у князя Ондрия пять трудных лет и умер в чумную пору. Никаких особо дальних походов на его долю не выпало — князь предпочитал оставлять его за себя во граде, когда сам куда-либо уезжал или шёл воевать совместно с другими князьями под водительством боярина Оглана. Очень он ему доверял. А может, не хотел выводить Стаса «в свет» из опасения, что Оглан отнимет у него такого хорошего кнета, оставит его себе. В любом случае Стас не роптал: такая жизнь, да ещё с Кисой, к которой он искренне привязался, ему нравилась.

В тех же случаях, когда князь брал Стаса с собою, приходилось им воевать с такими же точно бородачами, говорящими на таком же точно, как и они, языке — не важно, на каком расстоянии жили эти враги: в трёх днях или в трёх неделях пути от их града. А бывало, и до них добирались неведомо кто, и приходилось махать палками и мечами. Но до чего же редки были здесь военные утехи!