Зона вне времени

Люся, обустроившись на отведенной ей нижней койке, часто плакала по ночам, даже не пытаясь выглядеть спокойной и сдержанной. Постепенно она рассказала о своей семье – как старшую сестру после восьми месяцев в изоляторе в ожидании суда недавно отпустили домой под подписку, о младшем брате, с которым уже никто не в состоянии совладать, про маму, умершую два года тому назад, и отца, растящего их в одиночку; о своем парне, что тоже сидит, и о том мрачном, забытом Богом районе между улицами Ленская и Красильщиков, где все они обитают, об ампулах оксибутирата натрия, найденных у них в квартире во время обыска, о происхождении которых она имеет весьма смутное представление. И о ребенке, которого она ждет. Позже кое-кому из нас случалось видеть ее отца на совместных свиданках, он в точности соответствовал Люсиному описанию – небольшого роста, серый, усталый, со всем смирившийся человек. Со временем Люся отмякла настолько, что смогла даже шутить; очевидно, в благодарность за то, что вопреки ее самым страшным ожиданиям и рассказам ее видимо многоопытной сестры, никто ее здесь не обижал, она была готова делиться последним: даже продуктами из доппайка, полагавшегося ей как беременной.

Потом Люсю перевели в другую камеру, а после мы узнали, что суд дал ей два года. Как точно формулировалось обвинение, известно не было. Кажется, что-то в связи с теми самыми ампулами и другими своеобразными медикаментами, найденными у нее дома.

– Хотела бы я посмотреть на того судью, что и впрямь сумел впаять этому глупому мышу два года, – подытожила Яна.

Люсина девочка родилась тут же, в тюрьме, где и провела первый год жизни – в отделении матери и ребенка. Обеих выпустили досрочно за хорошее поведение; Люсин отец их встречал.

Перевод

– Ласмане, Ермолаева – собрать вещи, быть готовыми!

– На зону?

– Ничего не знаю, собирайте вещи!

– А на работу?

– Сегодня на работу не идете!

– Ага, ну, значит, наверняка перевод, четверг же уже, по четвергам они обычно переводят на зону. Тебя куда?

– В закрытую, блин.

– Как это – в закрытую? Ты больше одной пятой отсидела!

– Да у меня этот дурацкий рапорт до сих пор не снят, вот, ну и на комиссии Яновна сказала, что меня к закрытым. Паскудство.

– Ай, не бери в голову. Сколько ты там просидишь – до следующей комиссии, максимум через одну? Тогда вторая степень исправления – и будь спокойна, там до УДО уже рукой подать.

– Да ведь, когда поживешь в открытой по-человечески, то эти два месяца потом не бзднешь, не пернешь. Не приведи Господь в одну камеру с подонками, так ведь по-любому рано или поздно схлестнешься с какой-нибудь падлой. Знаешь, как мне эти дебилоиды на нервы действуют.

– Ай ладно, расслабься, пару месяцев можно выдержать, не принимай ничего близко к сердцу. Ну что тебе – на работы и обратно, почитай книжку и все тебе фиолетово, пусть каждый делает, что хочет. Наезжать на тебя ведь никто не станет. А, может, вообще, нормальные люди попадутся и пролетят твои два месяца влегкую, не томись раньше времени.

– Ну да – зависит, к кому в хату попадешь. Тебе хорошо – с открытыми ходишь, да еще в эту капеллу – там, говорят, лучше, чем во всей остальной зоне, народу в отделении немного, условия нормальные, только лекции и службы.

– Я-то не ради условий туда хожу – те лекции интересные, надо же время хоть с какой-то пользой провести. Может быть, поумнею, а?

– Йохайди, где ж мне найти всю эту херь, ну, миску, ложку, кружку, кто теперь вспомнит, в какую задницу я их сунула.

– Обязательно надо найти?