Зона заражения

– Мы были на задании, когда он расстрелял всю группу. Кроме меня и еще троих. Просто расстрелял в спину и ушел. Потом мы узнали, что он тайно принял радикальный ислам и возненавидел нас. И встал на джихад. Первым амалем для него – они так называют то, что они творят, – было расстрелять в спину людей, с которыми он делил кров и стол, которые готовы были поделиться с ним последним глотком из фляги и последним магазином для автомата в окружении. И он это сделал. Я думал, что он погиб во время войны, но он, как оказалось, жив. И готовит пацанов в лагере. Смертников скорее всего.

– Круто…

Она, видимо, думала, что я ее ударю. Но я не ударил. Чтобы бить человека – его мнение должно быть для тебя важным.

И она поняла, что не попала в цель.

– Нет, по-настоящему круто.

– Чего тут крутого, по-вашему?

– Бросить вызов.

– Кому? Тем, кто служит рядом с тобой?

– Нет, системе. Системе в целом.

– И для него олицетворением этой ненавистной и подавляющей системы стали те, кто жил с ним в одной палатке и делился последним глотком воды. Поздравляю.

– Мы не выбираем.

– А кто выбирает?

Мадемуазель Степко достала сигарету. Никто не обратил на это внимания – хотя штрафы за курение везде драконовские.

– Никто не выбирает. Время. Место. Просто однажды ты понимаешь, что не можешь так, как раньше. Что ты должен что-то сделать, сокрушить систему или она сокрушит тебя. Что перед тобой выбор – либо ты погибнешь, но останешься самим собой, либо…

Она щелкнула зажигалкой, закурила.

– У вас была в школе девушка?

– Да.

– Отличница?

Я улыбнулся.

– Как раз нет.

– Вы ей изменяли?

– Нет.

– А была возможность?

– Да.

– Вот видите…

– Что я должен видеть?

– Вы даже не попытались бороться с системой. Вы всегда поступали правильно. Наверное, в школе вас ставили в пример учителя.

– Нет, такого не было. Я как раз был середнячком. Старался меньше выделяться.

– Это еще хуже.

– А как лучше? Стать общественной подстилкой для тех, кто не видел ничего и никого лучше козы?

Сказав, я пожалел о сказанном… помимо прочего, это приоткрывало врата в тот тайный мир, давало понять наблюдательному человеку, что я об этом обо всем думаю. Но мадемуазель Степко одобрительно посмотрела на меня.

– Уже лучше.

– Чем же.

– Например, тем, что вы хотите меня.

Я иронически поднял брови.

– Да неужели, сударыня?

– Да… Я для вас то, чего у вас не было никогда в жизни. И не будет. Поимев меня, вы докажете сами себе…

– Что именно.

– Вы поняли.

– То, что я круче их?

– Да… хотя это не так.

Я улыбнулся… по-доброму так.

– Я не пытаюсь никому и ничего доказать. Я уже вышел из этого возраста. Я просто их убиваю. Где это возможно и как это возможно. Доказывать что-то им… себе… вам… как глупо. Например, я знаю о том, что мой старый сослуживец жив и что он амир у моджахедов. Как думаете, мне больших трудов стоило бы его убрать?

…

– Нет. Беспилотник… ракета… в конце концов я знаю, где его лагерь, и у нас нет тех дурацких ограничений, которые раньше связывали нас. Теперь ничего этого нет, дозволено все. Но я не убью его. Это слишком легко для него – мгновенная смерть. И пытать я его не буду… я давно разочаровался в пытках. Телесные наказания укрепляют дух. Позволяют им чувствовать себя на истине – ведь если мы пытаем их, мы чего-то от них хотим, верно? Знаете, что я сделаю?

…

– Я разрушу его королевство. Уничтожу то, что он создал и над чем трудился, то, ради чего он расстрелял в спину командира и семерых сослуживцев. Лишу его возможности жить там, где все происходит по его гребаным салафитским правилам и законам, там, где все происходит правильно и понятно для него. Подорву его уверенность в том, что все, что происходит вокруг, – правильно и ведет к победе, и заведу его на зыбкую почву сомнений и неуверенности. Разрушу все созданное им, разрушу всю гребаную империю, которую они создали, заставлю почувствовать их преданными людьми, ради которых они все это делали, и самим Аллахом. Подниму против них людей и изгоню их в самые страшные и заброшенные места этого мира, загоню их туда, откуда нет выхода. Я сделаю так, что все те, кому они принесли счастье, в блевотине позора и нищем бормотании молитв примут мою веру, мои ценности и идеалы, поднимутся против них и встанут на мой путь. За его предательство он расплатится тем, что предадут его, и я это устрою. И вот тогда я почувствую, что расплатился, и оставлю ему жизнь. Жизнь и выбор. Жить на руинах того, что он создал. Или покончить с собой и отправиться к Аллаху обесчещенным самоубийцей.

Мадемуазель Степко смотрела на меня – и, по-моему, впервые с искренним интересом.

– Агент Смит[165]…

– Кто это?

– Не важно.

И тут в ресторан вошел Крайс.

Я заметил его, потому что по привычке сел спиной к стене. Он осмотрел ресторан – миллиардер был один, без охраны – и начал пробираться к нам. Народу было много.

– Привет… – сказал он, пододвигая стул.

– О, привет… – Мадемуазель Степко приподнялась и поцеловала его в щеку.

– Вы знакомы? – спросил я.

– Как и все на этом корабле…

– Я смотрю, вы тоже знакомы? – спросил Крайс, переводя взгляд с меня на нее.