Зона затопления

– Почему?

– Что времени нет на него. И не надо на грядках кланяться, говорят… Папа получает хорошо – можем что надо покупать. Ну, еду разную.

– Так-то так, только ненадежно это все. Зарплаты, город. В любой момент может так получиться, что все снова к земле кинутся… Да уже счас вон целые замки строят вокруг Москвы. Гектарами землю скупают. Готовятся…

– К чему готовятся? – с какой-то взрослой тревогой спросил Никитка.

– Что придется на земле жить. Самим всё ро́стить, как ты велишь, когда президентом будешь… Вспашут свои лужайки и картошкой засадят, а те, кто в квартирах, – пойдут по миру.

Никитка тяжело вздохнул и снова взялся за айфон.

– Ну чего, едем рыбачить? – спросил Игнатий Андреевич.

Внук буркнул:

– Не хочу.

На памяти Игнатия Андреевича из всех церковных праздников отмечали, помнили один – Пасху. Даже в годы гонений на веру красили яйца, пекли куличи и в воскресенье приветствовали друг друга не обычным «здорово», «здравствуйте», а – «Христос воскресе». И даже партийные отвечали в этот день: «Воистину воскресе!»

Церковь в их селе была закрыта, а потом ее, деревянную, обветшавшую, свалили, построили на ее месте клуб; в избах не осталось красных углов – иконки, если и были, стояли в дальних комнатах на комодах или скрывались в буфетах, за зеркалом. Но в Пасху их доставали, выставляли на виду, зажигали свечи… Постящихся Игнатий Андреевич не встречал, хотя в последнюю неделю перед Пасхой многие ограничивали себя, особенно в яйцах – даже ребятишкам запрещали их есть, а яйца были одним из главных продуктов: мясо далеко не всегда имелось, а яйцо-другое выпил, и сыт…

Под конец восьмидесятых с религией стало посвободней, хотя в их деревне, да и по району это никак не проявлялось – церквей не строили, обрядов не соблюдали. Случалось, крестились, но если выезжали в Красноярск или другие крупные города… В Кутае здание храма вроде бы вернули церкви, но это ускорило его превращение в руины. Был там до этого склад под крышей, с застекленными зарешеченными окнами, а через полгода бесхозности остались голые стены. Потом и стены стали рушиться… Некоторые местные жители, а в основном приезжие специалисты забили тревогу, правда, ничего это не дало: «Все равно территория уйдет под воду. Какой смысл восстанавливать?» Возникла идея перенести стены с уникальными узорами в Колпинск или Енисейск, и тоже быстро умерла: «Нет средств на столь сложную операцию. Для Сибири, конечно, кладка уникальная, но в европейской части России подобных храмов в избытке». И в итоге стены церкви были затоплены – даже на подрыв их дирекция по подготовке не стала тратиться.

В новом райцентре – Колпинске – построили большой Преображенский собор. Прихожан было немного, но почти всегда кто-нибудь молился или пытался молиться. Обращались с просьбами к богу.

Игнатий Андреевич верующим себя не считал. В ранней юности посмеивался над крестившимися на заколоченную черную церковку женщинами. Однажды об этом узнала мать, подбежала к нему со страшным лицом, толкнула в грудь: «Не смей-й! Не смей смеяться! Это нам пофартило, что живы все, отец целым с войны вернулся. А им… Им только и осталось кресты класть на себя!»

С тех пор Игнатий Андреевич таких не то что уважал и понимал, но жалел. Действительно, от хорошей жизни к религии вряд ли кто припадет, а несчастным хоть какая-то надежда, поддержка. Сам же он полагался на свои силы и прожил, считал, неплохую, ровную, крепкую жизнь. Последние годы только – смерть жены, переселение с родины, хоть и добровольное, но тягостное одиночество… С другой стороны, пенсия не нищенская, квартира с большой комнатой, застекленная лоджия. При желании можно под теплицу приспособить или верстак поставить. Правда, смысл-то…

В молодости он любил праздники. Радовался, когда приглашали в гости, и сам не оставался в долгу – бывало, полдеревни собиралось, гуляли до утра. Но с годами желание праздновать постепенно пропадало, и даже в Новый год кое-как дожидался боя курантов и шел спать. В чужие дома почти не ходил, гостей не созывал.

Единственным праздником, которого ждал, к которому готовился, осталась Пасха.

В Пылёве, да и вообще по краю перед Пасхой было принято делать ремонт – белили, красили, мыли, выбивали половики и коврики, в позднюю Пасху вторые рамы снимали. Прибирались и на могилках родных, подкрашивали памятники, лавочки, оградки, украшали бумажными цветами. Поминать покойников собирались обычно в первую субботу после Пасхи. Несли яйца, конфеты, кусочки уже зачерствевших куличей; некоторые ставили перед памятником стопку водки, тем, кто курил, клали пару сигарет…

Даже после смерти жены Игнатий Андреевич почти каждую весну белил ковыльной кистью избу, хлопал деревянной лопаткой по развешенным на заборе коврикам, покрывалам, приводил в порядок двор, огород, подбивал гвоздями ослабевшее, расшатавшееся за зиму. Чистил могилки на кладбище. Сам красил яйца в луковой шелухе, но кулич теперь покупал в магазине – там продавали испеченные в кутайской пекарне.