Зона

Вскоре меня направили на работу в этот цех, к этому нарядчику — на прищепки. Начал он мне было норму устанавливать, проверять, сколько сделал да с пристрастием, с докладом начальнику цеха. За невыполнение грозил штрафной изолятор, на то он и метил. Ты взрослый человек, говорю, пойми, я тебя сейчас грохну, мне так и так сидеть, что ты выгадаешь? Мужики добавят, с должности слетишь, а в объяснительной напишу, что ты оклеветал меня. Ты этого хочешь? Нет, говорит, не хочу. Поладили мы. Не такой уж он оказался говнюк. Просто затравленный, не сумел поначалу ужиться с зеками, к ментам потянуло и пошло вкось. Был он на воле вроде строительный начальничек, привык командовать, жульничать, думал и в тюрьме так пройдет. А когда одумался, уж рыло в пуху. И все же хватило характера — он изменился. Стал помогать мужикам, расплевался с ментами. Раз его посадили, два. Менты измены не прощают. Сажали мстительно: в самые холодные камеры, с продлением изолятора. Ох, как он возненавидел! Строчил жалобы прокурорам, срок его подходил к концу, перед освобождением клялся, что и с воли будет писать на ментов.

Зачем же он все-таки напраслину на меня городил? Так он прямо и не ответил, сказал только, что, мол, слышал в штабе такой разговор, может фамилию перепутал. Ясно, в штабе, откуда ж еще? Да ничего у них не вышло. Оставил на прощанье телефон свой московский, да на всякий случай еще телефон родственника подарил с гордостью: «Шкопцов, артист Большого театра». На свободе я позвонил Макагоненко. Раздраженный женский голос: «Его нет… не живет». Часто так с бывшими зеками, отвечают за них испуганно, видно хотят забыть, зачеркнуть, чтоб ничто не напоминало. Можно понять: те, кто ждет, страдают не меньше. А может семья развалилась или другие неприятности, их сколько угодно и после срока, по себе знаю. Поэтому артисту Большого театра не стал звонить, не дай бог, голос сядет.

На стройке

В нашем отряде формировалась строительная бригада. Коменданта Налимова назначили бригадиром. По старой дружбе он показал мне список человек из десяти, куда включил и меня. Я был счастлив: скоро избавлюсь от ненавистных сеток. Куда угодно, лишь бы не вязать, не зависеть от левых поставок, от обдираловки контролеров, бригадира и их шестерок. Очень уж жизнь нервная, и я ждал стройки как свободу. Но вот подходит Налимов с удрученной физиономией: в штабе меня вычеркнули из списка. Возражает оперчасть. Вот дожил — котлованы рыть не доверяют. Но ведь Зырянов обещал и отрядник обещал, пишу заявление хозяину: в связи с профессиональной непригодностью к монотонной работе по вязанию сеток и в соответствии с такой-то статьей исправительно-трудового кодекса о предоставлении работы с учетом способностей и личности я отказываюсь вязать сетки и прошу перевести меня в строительную бригаду. Пошел лично к Зырянову. Он не отказал себе в удовольствии покуражиться, сослался на особое мнение оперов и все же так и быть — возьмет на себя ответственность, пойдет мне навстречу, но только до первого замечания. И на том спасибо.

Строить предстояло цех — на пустыре между санчастью и промкой, на территории колонии. Привезли будку для хранения инструмента и как прорабскую, можно было и нам в ней от дождя укрыться. Взяли мы ломы и лопаты и стали копать квадратные ямы метра два-три и в глубину так же — под фундамент для опорных свай. Ям таких надо больше двадцати. Земля сырая, местность здесь болотистая. Прокопаешь метр и вода. Вычерпываем ведрами, снова заливает, копать приходилось в воде. Лопата вязнет в глине. В грязи, как черти. А толку мало. Осень, дожди. Квадраты наши оползают, в ямах вода. Только и делаем, что черпаем, черпаем. Месяц, другой. Надо до морозов, когда прихватит воду и землю, но сидеть нельзя. Из штаба на нас все окна, шастают менты, кому не лень, чтоб вся бригада на ямах, чтоб все махали ломами, лопатами, ведрами, а есть ли толк — дело второе. Толка не было. Труд и без того тяжелый, а без пользы вдвойне тяжелей. И с каждым днем все холоднее в воде, не сохнет мокрая, заляпанная роба.