Зоопарк в моем багаже

Действительность превзошла все мои ожидания. Как только дверца клетки поднялась, оленек вышел грациозной походкой и нерешительно остановился, держа на весу тонкое копытце. Я нажал спуск кинокамеры, чтобы снять следующий шаг маленькой антилопы. Следующий шаг оказался совершенно непредвиденным. Оленек ракетой промчался по площадке, которую я так тщательно готовил, проскочил через сетку ограды, словно ее и не было вовсе, и исчез в зарослях, прежде чем кто-либо из нас успел сдвинуться с места. Мы меньше всего ожидали такого оборота, поэтому отреагировали не сразу, но когда мой драгоценный оленек скрылся из виду, я издал вопль, исполненный такого страдания, что все, включая нашего повара Филипа, бросили свои дела и появились на площадке, как по мановению волшебного жезла.

— Водяной зверь убежал! — кричал я. — Десять шиллингов тому, кто его поймает!

Моя щедрость возымела немедленное действие. Африканцы клином вонзились в заросли. Не прошло и пяти минут, как Филип, издавая торжествующие вопли своей фельдфебельской глоткой, вынырнул из кустов, прижимая к животу отбивающуюся, брыкающуюся антилопу. Попав снова в клетку, она спокойно воззрилась на нас невинными глазами, словно удивленная всей этой суматохой. Потом она ласково облизала мою руку, а когда я почесал у нее за ухом, наполовину закрыла глаза и, как обычно, погрузилась в транс. Весь день мы пытались снять это скверное животное. В клетке оленек вел себя образцово — плескался в тазу, показывая, как любит воду, ел жуков и улиток, показывая какой он плотоядный, но стоило выпустить его в павильон, как он бросался наутек, словно за ним гналась свора леопардов. К концу дня я, распаренный и измученный, отснял пятьдесят футов пленки, где было видно, как оленек неподвижно стоит перед клеткой, готовый сорваться с места. Уныло отнесли мы обратно в рестхауз клетку с антилопой, которая безмятежно лежала на подстилке из банановых листьев, уплетая жуков. Больше мы не пытались снимать водяного оленька.

Другое существо, которое причинило мне неописуемые муки на поприще кинематографии, — молодая сова Вудфорда, не особенно оригинально прозванная нами Вуди. Совы Вудфорда очень красивы, их шоколадное оперение обильно расцвечено белыми пятнами, а таких прекрасных глаз, наверно, нет больше ни у кого из сов. Огромные, темные, влажные, с тяжелыми розовато-лиловыми веками. Сова медленно поднимает и опускает эти веки, словно престарелая киноактриса, подумывающая о том, чтобы снова стать звездой экрана. Обольстительное подмигивание сопровождается громким кастаньетным щелканьем клюва. Когда птица взволнована, веки у нее двигаются особенно выразительно, она покачивается на насесте из стороны в сторону, словно собирается танцевать хулу-хулу, потом вдруг раскрывает крылья и щелкает на вас клювом. Ну прямо ангел с надгробья, свирепый ангел смерти. Вуди все это отлично исполнял у себя в клетке, даже по заказу, если ему показывали что-нибудь вкусненькое, вроде мышонка. Я не сомневался, что нужен только подходящий фон, и я смогу легко заснять номер Вуди.

В обнесенном сеткой павильоне, где я фотографировал птиц, я изобразил нечто вроде большого дерева, опутанного всякими ползучими растениями. Задником служила зеленая листва и синее небо. Сюда я принес Вуди и посадил его на ветку в самой гуще, зелени. Сцена, которую я задумал, была проста и естественна, вполне посильная, по моим расчетам, даже для совиного ума. Если Вуди не станет артачиться, я управлюсь за десять минут. Сидя на ветке, сова таращила на нас глаза, исполненные ужаса. Я стал за камеру и только нажал кнопку, как Вуди быстро моргнул и решительно отвернулся от нас с таким видом, будто мы внушали ему крайнее отвращение. Твердя себе, что для кинооператора-анималиста важнее всего терпение, я смахнул пот с глаз, подошел к ветке, повернул сову кругом и возвратился к камере. Пока я дошел до нее, Вуди опять сел к нам спиной. Может быть, свет слишком яркий? Я послал людей за ветками и разместил их так, чтобы они закрывали птицу от прямых лучей солнца. Но Вуди упрямо показывал нам спину. Было ясно, что, если я хочу его снять, надо все переставить и зайти с другой стороны. Ценой немалого труда мы перенесли около тонны живых декораций. Пусть Вуди смотрит в ту сторону, которая ему больше нравится.

Пока мы, обливаясь потом, таскали толстые сучья и плети ползучих растений, он сидел и удивленно разглядывал нас. Потом великодушно позволил мне правильно установить камеру (это было не просто, потому что теперь я снимал почти прямо против солнца) и спокойно повернулся к ней спиной. Я готов был удушить его. В это время на небе, грозя поглотить солнце, появились зловещие черные тучи. Снимать стало невозможно. Я убрал камеру с треноги и в самом убийственном настроении пошел к ветке, чтобы забрать свою кинозвезду. Вуди тотчас повернулся ко мне, восхищенно защелкал клювом, исполнил лихую хулу-хулу, потом расправил крылья и поклонился мне с напускной скромностью актера, выходящего на семнадцатый вызов.