Зорге

Судя по всему, к расследованию 1964 года был подключен и чудом переживший репрессии бывший сотрудник японского отделения Разведупра Михаил Сироткин. В 1955 году он вернулся из лагеря, где отбывал срок как «японский шпион», помимо всего прочего, «сдавший» Зорге, был реабилитирован и вскоре вернулся к работе в военной разведке. Во всяком случае, в 1958–1960 годах он провел собственное исследование с привлечением закрытых архивных материалов, которое назвал «Опыт организации и деятельности резидентуры “Рамзая”»[762]. При чтении этой работы кажется невероятным, что ее автор в конце 1930-х годов был ревностным гонителем Зорге, казалось, готов был пристрелить «двурушника» лично. Спустя два десятилетия, боˊльшую часть которых Сироткин провел в заключении, срок которого получил по таким же голословным обвинениям, какие сам выдвигал в адрес «Рамзая», его позиция изменилась строго в противоположном направлении, но осталась столь же твердой и неприступной. Сироткин вновь возвращается к обсуждению тех же самых проблем, которые поднимал перед руководством перед войной, ставя вопрос о доверии Зорге: «шанхайская угроза», сотрудничество с нацистами, разнузданное поведение (вспомним, что именно Сироткину принадлежит одна из двух уничижительных характеристик Зорге именно в этом смысле), своенравие «Рамзая» как резидента и нежелание выполнять глупые приказы Центра, своеобразное руководство резидентурой. Вот только теперь каждый из этих пунктов, по которым Сироткин ранее обвинял Рихарда Зорге, прочитывается им совершенно иначе:

«– …в 1940 году гестапо не располагало какими-либо конкретными материалами, компрометирующими Зорге, вскрывающими его связь с советской военной разведкой и прежнюю работу в Коминтерне… Вероятнее всего, ”Рамзай” не обходил вопрос о своей шанхайской деятельности ни при вступлении в партию, ни в беседах с ”друзьями”. Он мог рассказывать о своей журналистской работе и прежних связях в Шанхае, но во-первых – изображать все свои леворадикальные связи как своего рода вынужденный прием журналиста, ищущего доступа к интересующим его объектам освещения, во-вторых – прямо заявить об изменении своих прежних ”ошибочных” политических взглядов и суждений и утверждении в фашистском мировоззрении. Это тоже не выглядело бы особо натянуто и невероятно, если учесть, что в этот период волна фашистской демагогии захлестнула широкие массы населения Германии, и в фашистскую партию, наряду с мелкой и средней буржуазией и интеллигенцией, нередко вступали даже довольно значительные группы одураченных рабочих;

– Шелленберг не упоминает ни одного случая, когда Зорге прислал бы какую-либо информацию по Советскому Союзу. Предъявленное “Рамзаю” требование: “включать в его доклады секретные сведения о Советском Союзе” – носило по существу формальный характер и выглядело довольно странно. “Рамзай” в течение семи лет работал в Японии, имел связи в японских правительственных кругах, и было, по меньшей мере, нелогично ожидать от него секретных информаций по Советскому Союзу;

– Образ жизни “Рамзая”, вся система его взаимоотношений со знакомыми, коллегами, друзьями, несдержанность, высокомерие и т. п. позволяли безошибочно причислить его к разряду разнузданных представителей “высшей расы”, для которых не существует обветшалых границ морали и нравственности. В этом смысле “Рамзай” добился большой удачи, надежно обеспечив себе соответствующую репутацию, вводившую в заблуждение и гестапо, и японскую контрразведку;

– Особенностью деятельности “Рамзая” как резидента являлось то, что он не только объединял и направлял работу своей агентуры, но и лично сам вел непосредственную активную разведку по Германии, используя приобретенное им положение доверенного лица германского посольства…

– Характеризуя в целом разведывательную деятельность “Рамзая” в германском посольстве, следует признать, что эта деятельность была весьма эффективна и являлась большой разведывательной удачей “Рамзая”. В течение ряда лет Центр получал подробную и достоверную информацию о развитии германо-японских отношений, о скрытых трениях и противоречиях между правительствами Германии и Японии, о планах и конкретных мероприятиях германского правительства по подготовке войны против СССР».

И в завершение: «Заслуга “Рамзая” в том, что он в трудных условиях, в малоизученной агентурной обстановке в Японии, нашел пути создания агентурной разведывательной организации и на протяжении долгих 8-ми лет вел эффективную разведывательную деятельность, умело прикрываясь маской классово-чуждого ему германского фашиста».

Конечно, жаль, что Рихард Зорге не дожил до этой оценки. Жаль, что он не видит воздвигнутых ему памятников и монументов, названных в его честь кораблей и улиц, не видит, как мы сегодня вспоминаем его. Но есть, как мне кажется, и еще один повод для нашего сожаления, когда мы говорим о памяти Зорге сегодня: мне жаль, что мы не можем вспомнить Зорге в музее – в его музее.