Зори лютые

Князь Щеня поселился в Ярославовом доме. Хоромы древние, четыре века стоят, Ярославом Мудрым сделаны, а все еще крепкие и в студеную зиму теплые. Только и того, что велел Щеня плотникам настелить новые полы. Эти рассохлись и скрипят. Ступнешь в первой горнице – во всем доме слыхать.

Воеводство князю Щене выпало в необычный год. С лета мор в городе начался, хоронить не успевали, а тут еще не за горами война с Литвой. На Боярской думе о том речь шла. Не успел Щеня обжиться, как явился в Новгород со своим шляхетским полком князь Михайло Глинский и начал воеводу уговаривать, подбивать к совместному походу в литовские земли. Соблазнял маршалок: «Загоном пройдем и воротимся».

Может, и отказался бы Щеня – мор Новгороду ущерб причинил немалый, повременить бы с годок без войны, дать люду в себя прийти, – да помнил воевода, как великий князь Василий, провожая его на воеводство, напутствовал: «Тебя, князь, любя шлю в Новгород. Верю, что не плесенью зарастешь там, а будешь рукой государевой и очами. С полками новгородскими уподобишься для Сигизмунда больному зубу. На воеводстве не жди из моих уст, а поступай во всем на свое усмотрение».

Скрепя сердце поддался Щеня уговорам Глинского.

* * *

Загон выдался удачный, достали до самого Вильно.

Стоявший за Минском молодой воевода Ян Радзивилл, сын виленского воеводы Николая Радзивилла, опомниться не успел, как по тылам пронеслись конные полки Щени и Глинского. Порушили полоцкий посад, размели по городам и местечкам пепел на пожарищах, напоили быстрых коней в Вилии-реке – и поминай как звали.

Воеводе Радзивиллу впору повернуть свое воинство им вдогон да ударить в спину, но из Великих Лук угрожал Смоленску воевода Шемячич.

* * *

Тревожно в Литве…

Вельможные паны волнуются. Мелкопоместная шляхта, что живет на обширных землях Михайлы Глинского, за ним потянулась. Нет в Литве единства. А русские полки, вот они, к самой границе подступили.

Богатая, отделанная золотом колымага виленского воеводы Радзивилла катила по мощеным улицам города. Воевода смотрел, как отступали за окошком каменные заборы с островерхими домами. Увитые цепким ползучим плющом дома терялись в зелени. Плющ местами стлался даже по красной черепице, взбирался до труб.

Старый воевода любил Вильно в летнюю пору, когда город зарастал буйной зеленью. Тогда Радзивилл забывал свои преклонные годы и к нему на короткое время возвращалась молодость.

Но теперь воеводу не радовало ни погожее утро, ни небо, чистое и голубое, как глаза юной жены, что поселилась в его доме после смерти старой…

К Турьей горе, на которой высился древний и мрачный замок, Радзивилл добрался в один час с епископом Войтехом. Один за другим въехали в открытые ворота, вместе вступили в темные коридоры.

Дневной свет тускло пробивался через узкие оконца-бойницы. Пахло плесенью. Гулко раздавались шаги, скрипели на петлях железные двери.

Многое перевидал замок на Турьей горе: и великого князя Миндовга, и храброго, мудрого Гедимина. Разбивались о его стены рыцари-крестоносцы и орды крымцев.

В зале, где стены затянуты красным шелком, остановились. Дожидаясь выхода короля, успели переброситься несколькими словами.

– Не к добру привел панов раздор, – печально проронил епископ и прикрыл глазки.

– Воистину так, – затряс седой копной волос Радзивилл, – воистину так.

Вошел Сигизмунд в черном короткополом кафтане, воротник подпер острый подбородок. Под глазами темные пятна, лицо бледное. Нервно щипнул тонкий ус, спросил, не ответив на поклоны:

– Пропустили Глинского со Щеней. Есть ли воевода в Вильно?

Радзивилл шагнул вперед, ответил на незаслуженный упрек дерзко:

– Король, разве на том виленском сейме я оскорбил маршалка? Или у меня, виленского воеводы, он искал суда? Теперь, когда с князем Глинским ушли твои рыцари, король, ты у меня ищешь ответа!

Не ожидал Сигизмунд от старого воеводы такой речи. Удивленно поднял брови. Спросил уже спокойней:

– Разве у твоего сына Яна, пан Радзивилл, не имелось достаточно силы на Щеню и Глинского?

– Не в Яне причина, – оправдывая сына, ответил воевода. – Ян молод, но искусен. Сыми он свои полки – кто знает, не тронулся бы тогда великолукский воевода? А еще идет к Шемячичу из Москвы новая рать. Ведет ее Яков Захарьевич.

– На сейме решали скликать воинство. Отчего же шляхта медлит? – снова раздраженно сказал Сигизмунд.

– Великий князь и король, – заговорил молчавший до того епископ Войтех, – не поискать ли вам примирения с великим князем Василием?

– Шляхту примирить надо, – вставил Радзивилл.

– Шляхетские раздоры унять, не примирившись с князем Московским, не можно.

– Так слать послов к Василию? – опять подал голос Войтех.

Сигизмунд качнул головой.

– Твои слова, князь Войтех, о том же, о чем и я мыслю. Посольство это необычное. Путь ему в Москву через Дмитров. Если бы удалось тронуть сладкими речами сердце князя Юрия. Давно известно, нет между великим князем Василием и братьями согласия.

Сигиэмувд помедлил, потом посмотрел на епископа.

– Мудр ты, князь Войтех, и саном епископским наделен. Кому, как не тебе, такое посольство вести?

* * *