Зори лютые

На псарне смертным боем секли псаря Гриньку. Били за то, что не уберег суку Найдену, околела. Сам великий князь заявился на псарню. Лежит Найдена на соломенной подстилке, застыла. Опустился Василий на корточки, заглянул в остекленевшие глаза, поморщился жалостливо. Потом стремительно поднялся, буркнул угрюмо:

– Каку суку сгубил…

Уставился на челядинцев. А те рады стараться. На Гринькиной спине кожа полопалась, и батоги по мясу хлещут.

Псы кровь чуют, по клеткам мечутся, воют. Гринька кричать перестал, мычит только.

Подошел Василий поближе, подал знак, челядинцы батоги опустили, выжидают. Гринька застонал, приоткрыл глаза, узнал великого князя. Хотел было подняться, напружинился, но тут же ослаб. Василий носком сапога пнул его.

– Упреждал я тя, Гринька, чтоб суку паче ока берег, аль не упреждал? Ну, ответствуй, как государя волю чтишь?

Нахмурился, ждет. А псарь рот открыл, с трудом, превозмогая боль, выговорил неожиданно:

– Для тебя, государь, сучья жизнь человечьей дороже…

Произнес и глаза закрыл. Василий затрясся, ногой пристукнул:

– Вона как ты каешься, холоп! Бейте, покуда дух не испустит!

И от двери под свист батогов пригрозил старшему псарю:

– Найдену закопай, да вдругорядь за псов с тебя шкуру спущу.

* * *

Охотились на лис, травили собаками. Государь осерчал, за полдня одну выгнали – и ту упустили, вот теперь другая, того и гляди, увильнет.

Собаки бегут по следу стаей, лают на все лады, голос подают. Василий коня в намет пустил, не отстает. За ним нахлестывает коня оружничий Лизута, а поодаль рассыпались цепью егери.

Вынеслись на поляну. Тут государь увидел – в траве мелькнула рыжая спина. Аукнул, поворотил коня за ней. От стаи оторвался Длинноухий, сын Найдены, большими скачками начал настигать лису. Та метнулась в сторону, к чаще, но Длинноухий подмял ее, зубами ухватил, клубком завертелись. Егери подоспели, помогли псу. Государь с коня долой, приласкал Длинноухого. Тот язык вывалил, боками поводит.

– Своего, мною даренного, натаскивал ли? – спросил Василий у Лизуты.

Оружничий замялся. Государь вопрос повторил:

– Я о псе речь веду, что от Найдены давал тебе. Аль запамятовал?

– Выпускал, осударь, единожды, но чтой-то нюхом, сдается, негож.

Василий недовольно оборвал боярина:

– Не плети пустое, Найдениного помета пес! Это, Лизута, у тебя нюх скверный от старости. А коли пес нюхом страждет, так псари виноваты, горячим накормили, – и снова принялся гладить Длинноухого.

– Истину речешь, осударь, видать, псари, дурни, перестарались, – поддакнул Лизута.

Но Василий не дослушал его, усаживался в седло.

В Воробьеве попали к заходу солнца. Едва отроки коней приняли, дьяк Афанасий навстречу бежит, в руке свиток пергамента зажат. Нахмурился Василий.

– Государь, воевода ржевский письмишко шлет! – переведя дух, выпалил дьяк.

– Читал ли, про что воевода уведомляет?

Дьяк отдышался.

– Сигизмунд-король посла своего заслал, епископа Войтеха. Да он путь на Москву хитро выбрал, кружной, через Дмитров…

– Вишь ты, – прищурился Василий, – значит, к Юрию заездом. Неча сказать, добрый молодец братец, посла моего недруга привечает. Ну, ну, поглядим, о чем у них сговор поведется.

Не взяв из рук дьяка письма, Василий поднялся по ступеням крыльца в хоромы.

* * *

Едва порог переступил, навстречу князь Одоевский. Заметил Василия, посторонился. Государь бровью повел.

– Пошто шарахаешься?

Одоевского мороз продрал. Рот открыт, а слово не вылетает. Василий сказал угрюмо:

– Рыбой зеваешь. Аль вину за собой каку чуешь?

Подступился, в глаза заглянул, как в душу забрался.

Одоевский чем-то напоминал Василию Юрия. Хотел сказать: «С братом моим ты, князь Ивашка, схож очами. А может, и шкодливостью. Все вы храбры, пока вам в лик не заглянешь». Но промолчал, оставил Одоевского в покое. В горницу зашел, опустился в кресло, задумался.

Не по разуму живут братья, злобствуют, у гроба отца уделов себе требовали, свару норовили затеять. Нынче с недругом сносятся, привечают. Юрию не терпится, знает, за бездетностью Соломонии ему государем после него, Василия, быть…

Выбранился вслух:

– Окаянные, усобники подлые!

* * *

Михайле Плещееву в Дмитров ехать неохота. Наказал государь без Юрия не ворочаться. А Михайло знает, у дмитровского князя норов есть. Ну как не пожелает ехать на Москву? Чать, зовут не на пироги. Пред грозными очами государя стоять Юрию, держать ответ за литовского посла.

Плещееву и путь не ахти какой дальний, в неделю обернуться можно, а все натягивает, со дня на день поездку откладывает. Когда же боле тянуть было невмоготу и Плещеев велел челяди собираться в путь, нежданно Лизута вестью обрадовал. Ехать Михаиле в Дмитров не потребно. Государь уже не гневается на брата Юрия. Дмитровский боярин Нефед сообщил государю, что князь Юрий хоть и встречался с литовским послом, однако на уговоры епископа не поддался и государю своему, великому князю, не изменил.

* * *

Государь посла бесчестил, принимал не в Грановитой палате, при боярах думных, а у озера, на виду у холопов-рыбарей.