Зори не гаснут

— Действительно, непонятно, где же ты был?.. Мне это надо знать не из любопытства, — холодно говорит Олег. — Ты ведь комсомолец нашей организации.

— Я был у Нади.

Олег молчит, покусывает губы.

— Нехорошо складывается. Ты понимаешь, если дело дойдет до суда, то вам придется сказать правду. Легко ли это? Особенно ей…

— Все знаю, Олег.

— Ну, я пошел к следователю.

— Только об этом…

— Конечно. Ни слова.

Улыбнулся своей широкой, приветливой улыбкой, которую я у него так люблю.

— Путаники вы, путаники.

Проходя мимо дома Невьяновых, я замедляю шаг. В замороженных окнах что-то мелькнуло. Может быть, это Надя.

Идти к ней сейчас не могу, и к Новикову не пойду. Слишком все мутно, противно, нехорошо.

ПОСЛЕДНИЙ РАЗГОВОР

Какая усталость, как все глупо. Одно желание — плюхнуться в кровать, ни о чем не думать, никого не видеть. Спать!

Раздеваясь у себя в прихожей, чувствую неизвестно откуда взявшийся запах яблок. На вешалке к моему неуклюжему выездному тулупу прильнуло чье-то дамское пальто с пушистым меховым воротником и серыми большими пуговицами. Думаю с досадой: «Кто бы это мог быть?»

Вхожу в комнату. Никого, кроме Трезора. Он подбегает ко мне, трется мордой о колени. Замечаю на столе Аришину стеклянную вазу. В ней горкой наложена крупная антоновка. В пепельнице недокуренная папироса. На полу коричневый чемодан. В недоумении останавливаюсь около стола. Рядом скрипнула половица, и кто-то, прильнув ко мне сзади, прикрывает мне глаза холодными ладонями. Трезор рычит. Мне следует угадать, кто это, но угадывать нет охоты. Я отнимаю от лица чьи-то слегка сопротивляющиеся руки и оборачиваюсь. Предо мной стоит готовая расхохотаться Вера.

— Ты? — вырывается у меня от неожиданности.

— Не ждал?

Она жмет, тискает мою руку. Вглядывается мне в лицо, ждет чего-то. Чего? Что я обниму ее? Поцелую?

Вместо этого я говорю:

— Откуда ты взялась?

Напускное оживление ее уже исчезло. Она улыбается сдержанно.

— Взяла и приехала. И, кажется, как раз вовремя. Что ты смотришь на меня так дико?

Приблизилась к столу, взяла из пепельницы свою недокуренную папиросу.

— У тебя можно курить? — Закурила, выдохнула дым вверх, к потолку. — Ты извини, я тут прикорнула, дожидаясь тебя. На твоей постели. — Заговорила насмешливо: — Между прочим, я уже в курсе всех ваших новостей. Следователь. Допросы. Какие-то ножи и черт знает что… Мне шофер рассказывал. Я была поражена. Сибирь и вдруг испанские страсти. И, говорят, героиня романа — девушка? Хорошенькая? Очень?

— Зачем тебе это?

— Да, конечно, — с сарказмом бросила Вера. — Ни к чему, но в эту историю впутали тебя. Подозрения, допросы. Какая глупость! Я ведь говорила. Не надо было забиваться в такую глушь. Чего ты ждал от этих людей? Благодарности? Детская наивность!

«Зачем приехала?» — лихорадочно размышляю я.

С тех пор, как я ее видел, она как-то потускнела. Между накрашенными губами желтым блеском непривычно вспыхивает золотой зуб. Коричневое платье из дорогой шерсти плотно облегает пополневшее тело. Под глазами морщинки — тонкие, как жилочки на засохшем листе.

— Что же ты думаешь делать? — спрашивает Вера.

— Как что?

— Оставаться здесь?

— Конечно.

— Не понимаю. — Вера отходит к дивану, садится, закинув ногу на ногу. — Это безумие. Оставаться после того, как тебя облили грязью? Да где твоя гордость? Не узнаю тебя. Ты посмотри, на кого ты стал похож.

Вера вскакивает с дивана, приближается ко мне. Берет за плечи.

— Ну-ка повернись к свету. Ты всегда такой?

— Какой?

— Первобытный. Галстук не носишь. Худой, как голодающий индеец. Подстрижен как-то странно. Да есть ли у вас парикмахерская?

— Стрижет один тракторист.

— Оно и видно, что тракторист.

Мы стоим у окна. В окно смотрит малиновый закат. Чернеют, как траурные флаги, приспущенные ветви неподвижных пихт.

— Да, чуть не забыла…

Вера вынимает из чемодана зеленый с голубыми полосами джемпер, развертывает предо мной.

— Оригинальный, не правда ли? Тебе будет к лицу. — Она кидает джемпер на стол. — Примерь, я отвернусь.

— Не надо, Вера. И примерять не буду.

Вера качает головой.

— Что с тобой?

Протянула какую-то книгу. Монография Смородинова «Наука о долголетии», та самая, которую я видел в рукописи, отпечатанной на старенькой разбитой машинке. Книга свежая, как младенец, только что вымытый в ванне.

Вера испытующе покосилась:

— Ну, что скажешь?

— Что сказать? Прочту с удовольствием.

— И честолюбие твое тебе ничего не говорит?

— У меня нет его.

— Напрасно… Честолюбие — это питательный бульон, на котором выращиваются способности.

— Способности — не микробы. Стимул честолюбия — это что-то из другого мира… Во всяком случае, не из медицинского.

— А ты не боишься за себя? Ведь способности…

Мне не хотелось слушать ее. Я никогда не замечал у себя никаких особых способностей — ничто не давалось мне легко. Меня злило, когда мне говорили: «У тебя способности». Может быть, только одна способность отличала меня от моих сверстников — способность подолгу сохранять желания…