Зорич

– Аннушка, не пойти ли нам прогуляться?! – Евгений Иванович подошёл к окну. – Ты только посмотри, денёк-то какой!

– И в самом деле, – оторвалась от стряпни Светлана Васильевна. – Что вы всё сидите в доме? Успеете ещё наговориться, у вас вся жизнь впереди. Евгений Иванович, тут неподалёку есть небольшой пруд. Чудное местечко. У нас здесь тихо, посторонних нет, а Павлуша вас проводит.

Собрались быстро. Павел довёл их до пруда и куда-то исчез. Уселись на густую траву у пологого берега. Из заросшей тиной кромки пруда кое-где торчали жёлтые головки кувшинок. А на чистой от ряски середине пруда лёгкий ветерок лениво колыхал отражение белоснежных облаков в голубом небе. В воздухе носились бесшумные стрекозы. И всё вокруг застыло в тишине и ленивой дрёме.

– Хорошо-то как! – прижалась к плечу есаула Анна. – Не помню даже, когда мне было так хорошо, наверное, только в далёком детстве.

– Аня, – осторожно начал есаул и достал из кармана кожаное портмоне, – ты должна мне рассказать всё, что знаешь об этих людях.

Отодвинувшись, девушка удивлённо посмотрела в его глаза и взяла протянутую ей фотографию.

– Женя! – воскликнула она. – Откуда она у тебя? Я здесь выгляжу совсем девчонкой, а ведь ей всего лет пять. Господи, как быстро летит время!

У Зорича отлегло от сердца:

– Аня, я расскажу, как она попала ко мне, но мне интересно знать, кто они – эти люди.

– Вот это, – показала Аннушка пальцем, – моя подружка Лена. Она в прошлом году вышла замуж и живёт в Москве. Вот этот, слева, Никонов Стас…

– Кто-кто?! – побледнев, дёрнулся Евгений Иванович.

Удивлённо, из-под бровей глянула Аннушка:

– Что с тобой, Евгений?

– Нет-нет, Аннушка, всё в порядке! Извини, я слегка отвлёкся.

Так вот оно что! Стас! В памяти возник образ белокурого паренька с грустными глазами. Вспомнилась и его мать, Фелиция Павловна. Высокая, красивая и молодая ещё, но уже с седыми волосами. Она была дружна с Тамарой Михайловной. И часто они посещали друг друга. Тётя брала с собой и его, Евгения. Усадьба Никоновых была в часе езды от имения дядюшки. Большой двухэтажный дом посредине сада, задняя часть которого, перешагнув через поваленные доски забора, разрослась вишнями до прозрачной воды небольшой речушки с песчаным дном.

Они часто сидели вдвоём на берегу и смотрели на извивающиеся ленты зелёных водорослей. Было так тихо, что был слышен шелест крылышек снующих взад-вперёд маленьких стрекоз. Вспомнился и тот врезавшийся в память на всю жизнь вечер. Три стены до потолка в кабинете занимали полки с великим множеством книг. Стояли тесно прижавшись, в строгом порядке, но непонятном Евгению. Дядя говорил внушительно: «Каждая на своём месте. Не перепутай!» Книги были разные. От маленьких, в ладонь, до очень больших и тяжёлых, в кожаных переплётах, с застёжками.

Стояли вперемежку те и другие, и в чём был смысл порядка при такой неразберихе, Женя не понимал, но строго следовал сказанному.

Рано научившись, он читал запоем. Много было книг про страны и народы, про диковинные растения и животных, с удивительно красивыми цветными картинками. Некоторые вселяли в неокрепшую душу благоговейный трепет, и за разъяснениями Женя обращался к дядюшке. Тот откладывал свои дела и терпеливо разъяснял смысл книжных премудростей.

В тот вечер Женя с книгой под мышкой вошёл в тускло освещённый лампой кабинет. Дядя сидел за столом. Стараясь не беспокоить его, Женя втиснул принесённую книгу в ряд соседних, поднявшись на цыпочки, вытянул намеченную ещё днём и замер. Дядя не работал, как он иногда говорил, обложившись бумагами, чтобы его не беспокоили. Нет, бумаг не было. Перед дядей на столе стояли бутылки, и стаканы, и что-то ещё. А дядя тихо плакал, всхлипывая. Женя подошёл к столу и положил книгу. Глаза у дяди были опухшие, и по щекам текли слёзы.

Маленькое сердце Жени наполнили безнадёжность и тоска. Он обхватил дядю руками, прижался лицом к халату, приятно пахнущему табаком, и горько заплакал.

– Ну что ты, что ты, Женечка! Всё хорошо! Не плачь, маленький! Чистая твоя душа ангельская! А я вот грешен. – Дядя положил ладонь на голову мальчика. – Грех на мне тяжкий, неизбывный. Друг у меня был. Оболгали его, обесчестили. Не снёс он позора и покончил с собой. И ведь приходил он ко мне, а я не поверил ему. Гордый был. Дурак!

Дядя заплакал вновь. Плакали оба. Выплакав слёзы, пошли в детскую. Дядя уложил Женю в постель, накрыл одеялом, сел на край кровати, что-то шепча и раскачиваясь, а Женя смотрел на него, пока не заснул в слезах жалостных. И только через несколько лет, повзрослев, он спросил у Тамары Михайловны, кто отец у Стаса и где он, зная ответ заранее. Оказалось, что Никоновы были в дальнем родстве с ними, с Зоричами. И что Стас как бы брат его. И только сейчас, размышляя, а почему Радович, он вспомнил из рассказов дяди, что была в их родовом древе ветвь, ушедшая когда-то в дебри Радзивилловы. И должно быть, Стас, не желая давать пищу языкам злобствующим, взял фамилию своей матери.