Зорькина песня

Безмолвные, как тени, без единой полоски света, проплывали мимо неё вагоны. Всё быстрее, быстрее… До дверей теплушки высоко, не дотянуться… Зорька бежала вдоль поезда, отчаянно размахивая кружкой. Мокрое платье больно стегало по ногам.

Рядом с нею поравнялся санитарный вагон. На низких ступеньках стояли женщина в белом халате и красноармеец. Зорька что есть силы рванулась к подножке вагона.

— Я отстала-а-а-а! Возьмите-е-е-е!

— Никак детдомовка! — крикнул красноармеец. Он быстро нагнулся, подхватил Зорьку и втащил на ступеньку. Зорька цепко ухватилась за поручни.

— Вот шкода! — резко проговорил красноармеец, втаскивая Зорьку в тамбур. — Отстала бы и сгинула, як щеня!

— Сироты, — горько сказала женщина. — Одно слово — сироты…

Зорька прижала пустую кружку к мокрому животу и заплакала.

Там, позади, остались бабушка, отец, мать… Теперь никого из них нет рядом. Она одна. Одна на всём свете… сирота. Зорька заплакала ещё сильнее.

— И неправда, я не сирота! У меня есть мама! И папа! И бабушка! И… — шептала она.

Женщина склонилась к Зорьке.

— Где же твоя мама? — спросила она.

— На фронте… она хирург. Папа приехал с войны на машине и увёз меня в детский дом. А бабушка осталась с тётей Пашей, она ещё с гражданской больная лежит…

Слёзы полились с новой силой.

— Вот как… — Женщина выпрямилась. Постояла минуту неподвижно. Потом нагнулась, подняла Зорьку на руки и понесла в вагон. Зорька ещё раз всхлипнула, судорожно перевела дыхание и, крепко обняв женщину за мягкую, нежную, как у мамы, шею, закрыла глаза.

Глава 8. В лесу родилась ёлочка

Зорька спала долго. Солнце уже вовсю светило в вагонные окна, когда она наконец проснулась. Не открывая глаз, Зорька сладко потянулась и привычно позвала:

— Бабушка-а… Я какой сон видела-а, интересный-преинтересный.

— От беда! — глухо пробасил кто-то над головой Зорьки и надолго закашлялся.

Зорька вскочила и села, испуганно озираясь. Кашель слышался где-то наверху, а напротив плашмя лежал похожий на большую куклу мужчина и смотрел на неё. Он был весь, с головы до ног, окручен широкими бинтами, только виднелись светлые резкие глаза, вздёрнутый тонкий нос да сухие белые губы.

И на всех полках лежали забинтованные люди. Где она? И пахнет здесь как-то странно: йодом, гречневой кашей и ещё чем-то неприятным и тревожным.

— Сестра… пи-ить! — протяжно позвали за стенкой.

Санитарный вагон, вспомнила Зорька. Ну да! Сначала она побежала на станцию за водой, а потом… Ой, там же Даша, она пить хочет, а в титане вода горячая. Надо скорее бежать в свой вагон, там, наверное, все волнуются, думают, что она отстала, и эта противная Наташка уже успела, наверно, нажаловаться Вере Ивановне.

Зорька решительно протянула руку к платью, висевшему в ногах, но, встретив внимательный взгляд забинтованного мужчины, испуганно отдёрнула руку и замерла.

Глаза у раненого слегка прищурились, повеселели. Губы дрогнули.

— Что… с-стрекоза… ис-спугалась? — будто с трудом подбирая слова, спросил он.

Медленная речь раненого почему-то успокоила Зорьку. Она поёрзала, устраиваясь поудобнее, и стала разглядывать его уже не со страхом, а с любопытством.

— Не… А вам очень больно?

— Ид-ди… поближе… т-тайна.

Тайны Зорька любила. Она быстро натянула платье, слезла с полки и наклонила ухо почти к самым губам раненого.

— Эт-то врачи… думают… б-больно, а м-мне… н-не больно… Врачам н-не… говорю… об-бидятся…

— Почему? — удивилась Зорька.

— Ну, как же… чуть не сгорел, а не-е… больно… н-непорядок…

— Конечно, непорядок, — охотно согласилась Зорька. — Я раз руку молоком ошпарила, знаете как больно было! Я целых два дня плакала. А потом сразу зажило, и у вас заживёт, вы не думайте! Ещё как! И хорошо, что не больно; когда больно, всегда плакать хочется, а военным ведь плакать нельзя, правда же?

— Нельзя… — Он прикрыл тёмные веки и замолчал.

Зорька подождала немного. Раненый лежал неподвижно. Только иссохшие, будто неживые губы его чуть кривились.

— Дяденька, вы спите? — осторожно спросила Зорька.

— 3-зачем… сплю? Д-думаю… — не сразу отозвался он.

— А про что? Как вы воевать будете?

— И про… это… т-тоже.

— А страшно воевать?

— С-страшно…

Зорька недоверчиво хмыкнула. Такой большой, а воевать боится!

— А папа говорил — совсем не страшно!

— Папе… н-не с-страшно, а… м-мне с-страшно.

— Почему?

— Я н-не… папа… — Он снова закрыл глаза, погружаясь в свою страшную, непонятную недвижность.

С верхней полки свесился человек с забинтованной головой.

— Погоди немного, дай парню передых, нельзя ему много говорить. Гриша, слышь? Как ты?

— Н-ничего… — сказал Гриша. — П-пусть… так легче. — Он немного помолчал и спросил: — Т-ты… с-стихи… знаешь?

— Знаю, — Зорька обрадовалась, — прочесть?

Стихи она любила. И бабушка, и мама, и папа, и даже старший брат читали ей и друг другу разные стихи. И весь огромный книжный шкаф у них в комнате был забит стихами.

Не дожидаясь ответа, Зорька встала в позу и нараспев затянула, оттеняя каждое слово взмахом руки.