Зорро

— Ну если так, то я непременно должен быть там как можно скорее! — воскликнул дон Росендо, вонзая шпоры в бока своего жеребца. Тот дико захрапел, поднялся на дыбы и, взбив копытами мутное облачко москитов перед своей мордой, галопом понес всадника по узкой, перевитой лианами просеке. Впрочем, скачка эта продолжалась недолго; перед ближайшим поворотом тропки дон Росендо налетел грудью на лиану, и она выдернула его из седла, как куклу-марионетку, вся жизнь которой заключена в невидимых ниточках, тянущихся к пальцам актера-кукловода. Умный жеребец, почуяв потерю, встал как вкопанный, а дон Росендо от неожиданности вцепился руками в лиану, а когда она провисла, едва не грянул позвоночником об торчащий из земли корень. Сноровка бывалого наездника спасла его от столь серьезного ушиба: в последний миг он подтянул колени к животу и, крутнувшись вперед, воткнулся в прелую листву каблуками сапог. В этот момент его нагнал запыхавшийся от волнения падре.

— Не дурите, сеньор! — коротко, едва переводя дух, приказал он. — Еще неизвестно, что может ожидать вас за этим поворотом!

Это предупреждение оказалось хоть и не лишним, но несколько запоздавшим. Едва путники миновали поворот, как мул под Касильдой стал храпеть, скалить зубы и в конце концов встал посреди тропки, выкатив на всадницу испуганный, покрытый кровавой сеточкой глаз. Следом за ним заартачился жеребец дона Росендо, и лишь Микеле по-прежнему трусил вперед, отмахиваясь от гнуса коротким пушистым хвостиком. Однако вскоре он тоже остановился и, скосив глаз на хозяина, потянул воздух широко раздутыми ноздрями. Дон Росендо спешился и пошел вперед, положив ладонь на рукоятку револьвера. Но едва он обошел Микеле, как ему в нос ударил приторный запах падали. Источник дурного духа находился, по-видимому, где-то дальше по тропе, потому что с каждым шагом мерзкое зловоние становилось все сильнее и в конце концов сделалось настолько невыносимым, что дон Росендо вернулся и, взяв у сестры надушенный платок, до самых глаз обвязал им лицо. Духи несколько заглушили сладкий запах падали, но он все же пробивался сквозь платок, и к тому времени, когда дон Росендо добрался до очередного поворота, вонь так густо пропитала влажный болотистый воздух, что молодой человек едва удерживал спазмы, тугими волнами поднимающиеся от желудка к самому кадыку.

И все же дон Росендо последним усилием плотно прижал платок к лицу, свободной рукой отвел в сторону пучок бледно-лиловых орхидей и невольно отшатнулся, увидев перед собой морду ягуара, беззвучно оскалившую на него кривые бурые клыки. Зверь был мертв; он висел над тропой, свесив объеденные койотами лапы и пяля в пространство пустые дырки на месте выеденных муравьями глаз. Странно было то, что смерть как будто настигла ягуара в прыжке и остановила его полет так, что он упал и повис на лианах, раскинув по сторонам окоченевшие лапы и последним яростным усилием ощерив пасть на своего коварного убийцу. Впрочем, в том, что убийца был коварен, дон Росендо убедился лишь после того, как заметил короткую, густо оперенную стрелу, торчавшую из свалявшейся, просевшей до самых лопаток холки мертвого ягуара. Тут уже любопытство заставило молодого человека преодолеть отвращение, и когда он приблизился к трупу почти вплотную, то заметил, что обглоданная передняя нога зверя выше стопы перехвачена тонким, едва заметным сухожилием. Теперь картина гибели ягуара предстала перед доном Росендо так ясно, словно он видел ее собственными глазами: зверь прыгнул за какой-то добычей, зацепил лапой сторожевую струну самострела и повис на лианах, мгновенно парализованный ядом из вонзившегося в его холку наконечника.

Пока мысленный взор дона Росендо машинально воссоздавал подробности этой ночной трагедии — суматошные крики обезьян, тоскливый вой койотов, бесшумное пике летучей лисицы на коченеющую спину мертвого хищника, — из-за поворота тропы показались падре и Касильда, прикрывшие надушенными носовыми платками не только свои лица, но и морды чрезвычайно встревоженных скакунов. При виде открывшейся картины падре не стал задавать лишних вопросов; он спешился, бросил Касильде повод своего невозмутимого Микеле и, густо оросив платок из темного флакона, кинулся помогать дону Росендо освобождать тропу.

— Мне неясно одно, — вздохнул дон Росендо, когда падре перерубил лианы и полуистлевший труп ягуара с глухим звуком рухнул на землю, — почему охотник, настроивший этот чертов самострел, даже не явился, чтобы содрать шкуру с этого бедняги?

— По всей видимости, его интересовала вовсе не эта шкура, — меланхолически пробормотал падре, набрасывая на заднюю лапу ягуара свитую из лианы петлю. — К тому же заметьте: струна была натянута на уровне конской морды, и если бы ягуар или, скажем, кабан просто шел по тропе, им бы ничего не угрожало…

— Выходит, зверь получил стрелу, предназначенную для всадника? — воскликнул дон Росендо, помогая падре столкнуть труп с тропы.

— Другого объяснения я не вижу, — кивнул тот.

— Бедняга, — вздохнул дон Росендо.