Зорро. Рождение легенды

Защитники миссии успели три раза перезарядить свои мушкеты, прежде чем вождь Серый Волк и самые храбрые из его воинов перелезли через баррикаду и вторглись на корабль, где их поджидали испанцы. В суматохе капитан Алехандро де ла Вега не терял из виду вождя индейцев и, отбившись от окруживших его врагов, рыча, как зверь, бросился вперед, чтобы встретить его со шпагой в руке. Капитан вложил в удар все свои силы, но инстинкт предупредил Серого Волка об опасности секундой раньше, и он спасся, отпрыгнув в сторону. Вложенная в удар сила заставила капитана потерять равновесие; он шагнул вперед, но споткнулся и упал на колени, а его шпага, стукнувшись об пол, переломилась пополам. С победоносным воплем индеец замахнулся копьем, чтобы пронзить испанца насквозь, но сильный удар прикладом в затылок остановил его.

— Прости меня, Господи! — воскликнул падре Мендоса, который держал свой мушкет за ствол и со свирепой радостью раздавал им удары направо и налево.

Вокруг вождя немедленно расплылась большая черная лужа, и гордая волчья голова окрасилась кровью, к немалому удивлению капитана де ла Веги, уже успевшего проститься с жизнью. Падре Мендоса с неподобающей своему сану радостью крепко пнул ногой распростертое неподвижное тело. Запах пороха вновь превратил священника в свирепого солдата, каким он был в молодости.

В течение нескольких мгновений по рядам индейцев пробежала весть о том, что их вождь пал, и они начали осторожно отступать; затем они перешли на бег и вскоре потерялись вдали. Взмокшие от пота и едва не задохнувшиеся победители ждали, пока осядет пыль после бегства врагов, чтобы выйти на воздух. Отчаянные удары церковного колокола сменил ружейный салют, а радостные крики тех, кто остался в живых, заглушили жалобы раненых и истерический плач женщин и детей, все еще запертых за алтарем и тонущих в дыму.

Падре Мендоса засучил рукава пропитанной кровью рясы и начал возвращать свою миссию к нормальной жизни, не заметив, что потерял в битве ухо и кровь на одежде его, а не противников. Найдя собственные потери не такими уж большими, он вознес к небесам двойную молитву, благодаря за победу и прося прощения за то, что в пылу битвы позабыл о христианском милосердии. Двое из его солдат были легко ранены, одному миссионеру пробили руку стрелой. Оставалось оплакивать лишь смерть девушки, заряжавшей ружья, пятнадцатилетней индианочки, которой раздробили палкой череп, и теперь она лежала на полу с полуоткрытым ртом и удивленным выражением в больших темных глазах. Пока падре Мендоса со своими людьми гасили пламя, помогали раненым и хоронили мертвых, капитан Алехандро де ла Вега с чужой саблей в руке обходил церкви в поисках трупа вождя, чтобы насадить его голову на пику и водрузить у ворот миссии, в назидание всякому, кто вздумает последовать его примеру. Вождь лежал там же, где упал, в огромной луже крови. Капитан одним ударом сбил волчью голову и пинком перевернул тело, которое было куда более хрупким, чем ему показалось, когда индеец занес над ним копье. Капитан, не успевший оправиться от боя и обуздать свою ярость, схватил вождя за длинные волосы и занес саблю, чтобы обезглавить его одним ударом. Но прежде чем сабля опустилась, раненый открыл глаза и посмотрел на него с неожиданным любопытством.

— Святая Дева Мария, он жив! — воскликнул де ла Вега, отпрянув назад.

Он был поражен не столько тем, что враг еще дышал, сколько красотой его глаз цвета карамели, удлиненных, с густыми ресницами — прозрачных оленьих глаз на покрытом кровью и боевой раскраской лице. Де ла Вега отбросил саблю, опустился на колени и подложил руку раненому под затылок, осторожно поднимая его. Оленьи глаза закрылись, и с губ индейца сорвался протяжный стон. Капитан осмотрелся вокруг и понял, что они остались возле самого алтаря. Повинуясь порыву, он поднял раненого, собираясь взвалить его себе на плечо, но тот оказался намного легче, чем можно было ожидать. Капитан нес своего противника на руках, словно ребенка, обходя мешки с песком, камни, оружие и мертвые тела, которые не успели унести миссионеры, и наконец вышел из церкви на свет этого осеннего дня, который ему предстояло вспоминать всю свою жизнь.

— Он жив, падре, — возвестил де ла Вега, положив раненого на землю.

— Не в добрый час, капитан, потому что нам все равно придется его казнить, — ответил падре Мендоса, обмотавший рубаху вокруг головы наподобие тюрбана, чтобы остановить кровь из отрубленного уха.