Зорро. Рождение легенды

— Мы не в Испании, — ответил де ла Вега, содрогнувшись.

— Полагаю, капитан, ты согласишься, что, пока эта женщина жива, все мы в опасности, ведь она снова будет подстрекать племена к восстанию. Никакой гарроты, это было бы уж слишком, но, как ни жаль, мы должны ее повесить, другого выхода нет.

— Эта женщина метиска, падре, в ней течет испанская кровь. В вашей юрисдикции находятся только индейцы, но не она. Только губернатор Верхней Калифорнии может осудить ее, — отвечал капитан.

Падре Мендоса, для которого убийство ближнего было бы слишком тяжким грехом, немедленно ухватился за этот аргумент. Де ла Вега заявил, что лично отправится в Монтеррей, чтобы Педро Фахес решил судьбу Тойпурнии, и миссионер вздохнул с облегчением.

Алехандро де ла Вега доехал до Монтеррея куда быстрее, чем обычно требовалось верховому, ведь он хотел поскорее выполнить свой долг и к тому же был вынужден избегать восставших индейцев. Капитан ехал один, галопом, по дороге останавливаясь в миссиях, чтобы сменить коня и поспать несколько часов. Он не раз ездил этой дорогой и хорошо знал ее, но не уставал удивляться щедрой природе этих беспредельных лесов, множеству видов животных и птиц, сладким ручьям и источникам, белому песку на взморьях Тихого океана. Индейцев капитан не встретил: оставшись без вождя, они бесцельно блуждали по холмам. Де ла Вега решил, что, если предположения падре Мендосы верны и восставшие полностью утратили прежнюю решимость, им понадобятся годы, чтобы вновь подняться на борьбу.

Крепость Монтеррей, построенная на одинокой возвышенности, в семистах лигах от Мехико и на расстоянии в половину земного шара от Мадрида, была мрачным, как тюрьма, уродливым строением из камня и известняка, в котором размещался маленький гарнизон — единственная защита губернатора и его семьи. В этот день валил мокрый снег, волны с грохотом разбивались о скалы, а над ними кружили возбужденные чайки.

Педро Фахес принял капитана в почти пустом зале. Свет едва проникал в помещение сквозь маленькие окошки, зато по нему свободно разгуливал ледяной ветер с моря. Стены украшали медвежьи головы, сабли, пистолеты и шитый золотом герб доньи Эулалии, изрядно помятый и потертый. Обстановку зала составляли дюжина деревянных кресел без обивки, огромный шкаф и грубый стол. Потолок почернел от копоти, а утоптанный земляной пол напоминал о казарме самого низкого пошиба. Губернатор, видный, громогласный мужчина, обладал редкой добродетелью — он был неподкупен и невосприимчив к лести. В глубине души Фахес верил, что его миссия — вытащить чертову Верхнюю Калифорнию из плена варварства. Он сравнивал себя с первыми испанскими конкистадорами, людьми, подобными Эрнану Кортесу, что завоевали для своей империи весь Новый Свет. Фахес был исполнен чувства ответственности перед историей, хотя, конечно, предпочел бы тратить состояние своей жены в Барселоне, о чем она сама без устали его просила.

Адъютант налил красного вина в бокалы из богемского хрусталя, привезенные издалека в баулах Эулалии де Кальис, которые резко контрастировали со скудной обстановкой крепости. Провозгласив тосты за дружбу и за далекую родину, мужчины заговорили о французской революции, поднявшей на борьбу весь народ. Это событие произошло больше года назад, но весть о нем достигла Монтеррея только что. Собеседники согласились, что волноваться нет никакого резона. Оба считали, что теперь во Франции наверняка вновь установился порядок и король Людовик XVI вернул себе трон, хотя этот малодушный правитель не заслуживает особых сожалений. В глубине души оба собеседника были довольны, что одни французы убивают других, но хорошие манеры не позволяли им высказать это вслух. Издалека доносились приглушенные голоса, которые становились все громче. Вскоре крики усилились настолько, что их стало невозможно игнорировать.

— Извините, капитан, это женские дела, — проговорил Педро Фахес, жестом выразив свое раздражение.

— Хорошо ли чувствует себя донья Эулалия? — осведомился Алехандро де ла Вега, покраснев до корней волос.