Зощенко

«После возвращения из Сочи Михаил Михайлович продолжал чувствовать себя неважно. Сократил и до того нечастые “выходы в свет”, визиты к знакомым. Виделся с Груздевым (чаще, чем с кем-нибудь другим), бывал у Эйхенбаума, встречался с Акимовым, с Шостаковичем, когда Дмитрий Дмитриевич приезжал в Ленинград. Приезжал с гастролями театр Образцова — мы были на двух спектаклях. А однажды позвонил Вертинский, пригласил на концерт, оставил в кассе билеты. Сидели мы очень хорошо, а после концерта Михаил Михайлович повел меня за кулисы. Я поняла, что они знакомы коротко, иначе Михаил Михайлович, при его скромности, ни за что бы не решился на такой шаг. Их встреча подтвердила мое предположение: по всему было видно, что они искренне симпатизируют друг другу. Впрочем, что касается Михаила Михайловича, то о его отношении к Вертинскому я знала: когда появились в продаже первые его пластинки, он тут же послал Юру купить их, а потом с удовольствием слушал. Но то было еще в сороковые годы, а теперь шли пятидесятые, и он уже давно не включал проигрыватель.

Работал Михаил Михайлович тоже без настроения, скорей — по привычке. Да и могло ли быть настроение, если почти все, что он писал, под разными предлогами отвергалось журналами и издательствами. “Над книжкой своей я еще сижу, — писал он мне в одной из записок, — всякие доделки, и пускаю последний блеск, который все равно никому не нужен, да и не будет понятен, а скорей всего раздражит. Ну уж сделаю профессионально, по всем правилам нашей науки”».

К Марине Мухранской, жившей двумя этажами выше, Зощенко продолжал ходить в гости — а точнее, как к себе домой, в уютный и теплый дом — до последних дней своей жизни.

ПОСЛЕДНИЕ РАДОСТИ

Да — были вокруг Зощенко люди благородные, чуткие, талантливые. И были радости от встреч с теми, кто и его ценил за талант, — с Шостаковичем, режиссером Акимовым, литературоведом Эйхенбаумом… Одна из таких встреч произошла в 1950-е годы — с турецким поэтом Назымом Хикметом. Будучи убежденным коммунистом, он 17 лет провел в турецких тюрьмах, а после освобождения в 1950-м — перебрался в СССР, где был принят с почетом. В Москве ему дали отличную квартиру и вообще всячески поощряли.

Хикмет оказался человеком умным, веселым, талантливым. К тому же он был красивый мужчина, женился на одной из московских красавиц и вскоре сделался чуть ли не «королем» светской жизни Москвы. Они с женой стали обязательными участниками всех самых модных премьер, вечеринок, фестивалей, юбилеев и т. д. Неверно думать, будто жизнь в Москве состояла лишь из одних партсобраний и очередей — существовало, несмотря ни на что, «высшее общество», которое «держало марку». А Хикмет еще оказался талантливым и удачливым драматургом — его язвительные, смешные комедии весьма успешно шли в театрах, они привлекали и широкую публику, и «изысканный бомонд» «вольным духом», политической смелостью, что Хикмет, как «почетный гость государства», себе позволял — и чего не могли себе тогда позволить наши писатели. «Какие же вы коммунисты, если вы всего боитесь!» — насмешливо говорил он советским друзьям, которых, однако, любил. Были у нас смелые люди!

Замечательно Назым Хикмет показал себя и при встрече с Михаилом Зощенко. Думаю, такого рода события помогали Зощенко жить, возвращали ему веру в себя.

Об их встрече в Ленинграде вспоминает жена Хикмета, красавица Вера Тулякова-Хикмет (Тулякова-Хикмет В. Аплодисменты // Вспоминая Михаила Зощенко. Сборник):

«Я узнала, что первую книжку рассказов сразу покорившего его писателя молодой Назым получил, едва научившись читать по-русски, в начале двадцатых в Кунцеве от своего старшего друга и московского переводчика поэта Эдуарда Багрицкого, которому во многом обязан безупречным литературным вкусом. Эта книжка оставила след на всю жизнь, и когда в 1937 году Хикмета посадили в Турции на огромный срок в тюрьму, он вспомнил именно о рассказах Зощенко, вспомнил о писателе, который в этот момент поможет ему улыбнуться, а это значит — сохранить стойкость.

Друзья раздобыли ему русский сборник рассказов Зощенко, и Назым с усердием заключенного много лет вчитывался в его удивительные сюжеты. Вся тюрьма чуть не наизусть знала большинство этих русских историй и по-доброму смеялась над их не очень-то удачливыми героями. И вот тут Назым и понял, что через рассказы Зощенко даже самый темный турецкий крестьянин легко воспринимает то, чего ну никак не мог осознать раньше, что эти советские русские такие же, как и он, люди. Да, люди, а не красные монстры, запугавшие весь мир своим чудовищным коммунистическим бытом.

Назым считал, что книги Зощенко — самая лучшая пропаганда жизни советских людей, что его юмор в прямом смысле обезоруживает и роднит. С большим волнением он переводил в тюрьме этот сборник, наряду с двумя томами “Войны и мира”, и был рад, что в его успехе не ошибся.