Зощенко

— О, не беспокойтесь, брат, у меня есть друг, который сейчас же это напечатает.

— Кто он? — так же негромко спросил Зощенко.

— Симонов! У него журнал, вы знаете…

— Симонов? Ну уж нет, — твердо сказал Зощенко и взял у Назыма рукопись. И, видя недоумение Назыма, Михаил Михайлович пояснил:

— А вы знаете, что ваш друг приезжал сюда стыдить меня за мою литературу?! А вскоре встретил меня в окружении молодых столичных литераторов и как ни в чем не бывало: “О, Михал Михалыч! Что вы тут? Идемте ко мне!” И руку мне на спину. Я руку стряхнул. Тяжелой оказалась его рука…»

ДРУЗЬЯ ВОЗВРАЩАЮТСЯ

Да — тяжелая рука на плече Зощенко все лежала… Хотя хватка той «руки» вроде ослабевала. Но уже не было сил и у Зощенко.

Год 1955-й начался тяжело. Только он вернулся, чуть вздохнув, из санатория, как возникла необходимость обменивать свою квартиру, и так уже далеко не шикарную, на еще более убогую — и комнату для семьи сына, о чем речь уже шла выше.

Зощенко еще пытается писать, возобновляет работу над циклом рассказов «Что меня больше всего поразило». Но журнал «Октябрь», как помним, по прочтении рукописи ответил отказом.

Однако Зощенко не сдается. По предложению Ленфильма пишет сценарий «Пять ошибок» — но работа прерывается… Все, кто видел Зощенко тогда, говорят, что он работает по инерции, с неохотой. В основном пишет скетчи для эстрады. После долгого затворничества он приходит на юбилей надежного товарища и замечательного драматурга Е. Шварца в ресторан «Метрополь»… В поддержке влиятельных, знаменитых друзей Зощенко очень даже нуждается. «Политическая погода» в стране понемногу теплеет. И друзья постепенно «вспоминают» своего друга — и возвращаются.

Главное, что беспокоит сейчас Зощенко, — восстановление его социального статуса: близится время пенсии, а у него в документах «пропуск в стаже» — те семь лет, которые он провел вне Союза писателей.

В середине августа 1955 года он подает заявление в Союз писателей о предоставлении пенсии — хлопоты продлятся долго. Но — перед самой кончиной пенсию ему назначат. И поддержка коллег в это время для Зощенко весьма ощутима.

С помощью друга-«серапиона» Константина Федина в 1956 году, после долгого перерыва, в «Советском писателе» выходит большая книга Зощенко «Избранные рассказы и повести. 1923–1956».

Как-то Зощенко выходит из своего дома на канале Грибоедова — и видит на углу Невского, возле Дома книги, толпу на улице.

— Что там такое? — спрашивает он.

— Народ стоит за вашей книгой!

— Но ведь дождь идет! — Зощенко пожимает плечом и, открыв зонт, уходит в другую сторону.

Уже даже и вышедшая после такого перерыва книга не радует его.

Напомню (о чем говорилось ранее), что в 1957 году Зощенко получит еще одну «весточку» от Федина: в своей книге воспоминаний «Писатель, искусство, время» он напишет о Зощенко, дав наконец высокую оценку его творчества… Сколько лет Зощенко не слышал доброго слова! Ну, может быть, и слышал, но в печати это — первый раз после десятилетий ругани.

Друзья возвращаются наконец. Но не поздно ли? Все же и горечь, и обида у Зощенко были.

Вот что помнит Евгения Оскаровна Путилова, известный литературовед (Путилова Е. Две встречи // Вспоминая Михаила Зощенко. Сборник):

«Это было в декабре 1957 года. Дом писателя им. Маяковского отмечал юбилей С.Я. Маршака: ему исполнилось семьдесят лет, и он приехал в Ленинград на свое торжество. Я занималась детской литературой, преподавала ее, и увидеть Маршака, побывать на таком вечере мне очень хотелось. Когда я вошла в Белый зал, оставалось всего несколько минут до начала. Зал был переполнен: не было не только ни одного свободного места, но стояли вдоль стен, сидели на подоконниках. И вдруг где-то в середине прохода я увидела банкетку, явно рассчитанную на двоих. На ней сидел один человек, второе место было свободно. Если бы у меня была секунда на размышление, я бы поняла, что второе место, наверно, тоже занято, что сейчас подойдет человек, который, вероятно, на минуту отлучился. Но я ни о чем таком не успела подумать, а просто протиснулась к банкетке и спросила:

— Это место свободно? Можно сесть? Мне ответили:

— Да, пожалуйста.

Я села, повернула голову, чтобы поблагодарить, и обмерла: рядом со мной сидел М.М. Зощенко.

В это время на сцену вышел ведущий, объявил о начале вечера. На сцене появился Маршак, раздались громкие аплодисменты. Маршак поклонился и прошел в правый угол сцены, где стояло большое кресло.

Стали поочередно выходить выступающие, и, как только первый из них превысил всяческую меру славословия, Михаил Михайлович бросил, едва слышно, ядовитую реплику. Я откликнулась. К сожалению, даже вскоре, когда я попробовала описать этот вечер В. Каверину, я и тогда не могла восстановить ни одного острого словечка Зощенко: речь шла именно о словечках, пущенных всякий раз точно к месту и без промаха бьющих в цель. И я уже не столько слушала ораторов, сколько с нетерпением ожидала очередной реакции Михаила Михайловича».