Зов

Вдруг Ахмед покинул комнату, не простившись — ушёл, закрывшись в своём доме. Хасан остался один. Не смыкая очей, он прислушивался к чему-то и… не ошибся: горн муэдзина в эту ночь зазвучал ещё тридцать раз. А когда бледный рассвет заглянул в окно, он заиграл снова, и это был последний раз… предсмертный вздох вырвался из груди муэдзина… С той поры уж тихо стало на галерее минарета, и молчаливо угасали души…

* * *

Какое-то непреодолимое желание влекло его к высокому сводчатому окну со стороны сквера; сквер в это время был пуст: выжженный неустанным солнцем дёрн, жухлые, иссохшие скелеты цветов и фонтан… отравленный. Хасан ждал.

Из глубины кипарисовой аллеи выдвинулась толпа публичных гурий[9]. Он узнал их по ярким, характерным нарядам, по сильно накрашенным лицам. Они шли беспорядочно, с беззвучным вожделением менад[10]. Лица, измученные лихорадкой; глаза, обезумевшие от страха смерти, почти выходили из орбит. Во главе была полуобнажённая, прекрасного телосложения женщина; пурпурная накидка, легко стянутая на талии коралловой запонкой, кроваво ниспадала с перламутровых бёдер. Её лица, обращённого в противоположную сторону, он пока что не видел.

Женщины приближались с всё более разнузданным криком. Он внимательно всмотрелся в предводительницу. Черты лица знакомые, когда-то дорогие, обожаемые… Он узнал Сулему, черноволосую возлюбленную его юности, теперь надменную женщину, а сейчас…

Внезапно он испытал в затылке какое-то особое ощущение. В одну секунду показалось, как будто весь спинной мозг втиснулся в черепную коробку… Сулема заметила его и на мгновение остановилась, не сумев, однако, справиться со спазматическими движениями тела, которое уже терзала адская болезнь.

Хасан попытался отойти вглубь помещения, но железное оцепенение приковало его к оконному проёму. Он снова почувствовал судорогу в шейных позвонках: она отделилась от остальных и совершенно отчётливо начала приближаться к его окну…

— Мой возлюбленный, мой господин, я иду к тебе сквозь жар, плыву к тебе сквозь боль… Я прекрасна в сладострастии смерти, упоительна в безумии. Мой милый, мой фарис[11], смотри, как я вся пылаю! Мои груди налиты, как плод граната, в очах сапфир сияет. От моих волос исходит аромат кедров Ливана, губы горят рубинами… Мой дорогой, мой фарис, я твоя преданная наложница, изнывающая от жажды роза Эдема… Ах, как же я жажду! Дай мне напиться из твоего кубка, из твоего кубка из чистого золота. Там солнца кровавую гибель оплакивают морские изумруды: пришла пора! Дай напиться!.. Гимн безумия напеваем, победоносную песнь любви, пламенную песнь заразы… Мой возлюбленный, мой фарис, стремлюсь к тебе сквозь безумие, иду к тебе на погибель.

Она уже была под окном. Из последних сил взобралась на фундамент… Он опомнился. Окно было открыто, закрывать слишком поздно. Оставались стальные ставни. Он схватил обе створки, пытаясь протиснуть их наружу. Всем весом своего тела она налегла на них, желая попасть внутрь. Завязалась упорная борьба. Все мысли укрылись куда-то в самые тёмные тайники мозга, оставляя после себя лишь стихийное желание напрячь силы. Внезапно сопротивление ослабло. Хасан резко подался вперёд вместе с судорожно удерживаемыми ставнями, и одновременно услышал глухой шорох падающего тела…

Запер на засов обе створки, словно ошалелый, оттащил из угла узорчатую софу, загораживая ею второе окно, затем проделал то же самое со столом и стульями, сваливая всё наподобие беспорядочной баррикады. В комнате стало совсем темно.

Оцепеневший от ужаса, он втиснулся в угол каменной ниши и направил взгляд на подоконник рокового окна.

Из головокружительных нор высовывались одна за другой кошмарные мысли.

Он ясно осознал: вот там, под окном лежит труп заражённой… там, под окном… Мерзкие черви копошатся в её внутренностях, расселись на поверхности… маленькие, едкие паразиты, которые всюду проползут… что?! что?! Даже через самую крохотную щёлочку…

Деревянные стены, доски, потрескавшиеся от жары…

Кровь застыла в жилах; в глазах вращались светло-зелёные круги, которые раскручивались во всё более удлиняющиеся спирали…

Он начал изучать круги. Они состояли из очень мелких, микроскопически мелких существ… Спираль проникала как будто бы из-за подоконника, снаружи, постепенно приобретая форму женского тела…

Вдруг Хасан понял, что это конец; из груди вырвался то ли скулёж, то ли хрип сумасшедшего, который вознёсся над бездной безумия…

В этот миг со стороны двери он услышал внезапный, отрывистый стук. Оцепеневший, почти лишённый рассудка, он не сдвинулся из угла, и кто-то постучал во второй раз, а через мгновение раздался грозный, мужской приказ:

— Отвори!

Голос был удивительно сильным, наполненным ощущением собственной мощи. Будто загипнотизированный, Хасан подчинился ему и отодвинул засов.

Сквозь распахнутый дверной проём в темноту хлынуло зарево заката. На этом фоне он увидел высокого старца в сером бурнусе с красной китайкой на бёдрах.

В мыслях Хасана молниеносно промелькнуло изображение раскалённой добела каменной стены и нескольких передвигающихся под ней фигур.