Зов горы

– Ну, где похоронена семья фермера Голубева.

Я закрыла глаза.

И увидела это.

Поле, березовая рощица, маковка церкви на горизонте. Мраморный памятник с золотыми надписями, оградка, крашеная серебрянкой, лавочка, столик с остатками яичной скорлупы…

Я знала, что он скажет дальше.

Я всегда это знала.

«Гриша в том разговоре Горького процитировал… Ну, что был ли мальчик-то. Точнее, он сказал: мальчик-то был!»

– Вы меня слушаете? – спросил Андрей Станиславович.

– Да.

– Так вот, там на памятнике они все – фермер, его жена, дочка и сын. Света, но имя сына замазано! И фотография сбита! Вы понимаете?! Это какой-то ужас! Мальчик-то жив!

– Да. Я думаю, что это обнаружилось уже после самоубийства Голубева. Он не знал, что сын жив.

– Значит, мальчика не было в доме во время пожара?

– Не было.

– Я собираюсь сейчас поехать к брату, к Геннадию Голубеву! Он должен узнать!

– Андрей Станиславович, – сказала я. – Брат это прекрасно знает. Этот факт был неизвестен только вам.

– Почему вы думаете, что он знает?

– Потому что ферма не была продана Фоменко. Геннадий Голубев не был наследником.

– Боже! И тем не менее с Голубевым надо поговорить.

– Да. Но очень осторожно.

– Это вы сами должны сделать.

– Да, я прилечу. Завтра-послезавтра.

Положив трубку в карман, я вздохнула. Легко сказать – прилечу. Денег у меня нет ни копейки. Вот уже два дня питаюсь Колиными гостинцами.

Я опустила лицо в ладони, зажмурилась.

Господи, они все это знали!

И все его покрывали.

«Папа сказал: Григорий, мы все виноваты. Мы тоже убийцы, понимаете?»

Глава 41

На следующий день я уже ходила по Колиному дому – ахала и охала. Вначале он показал мне первый этаж. Здесь была гигантская гостиная, в центре которой стоял рояль, и кабинет, обитый зеленым шелком. Затем повел выше – туда, где переливались перламутровым бежевым и перламутровым голубым четыре его спальни. Мы спустились по лестнице вниз – в цоколь, изучили тренажерный зал с зеркальными стенами, затем холодную сауну и мозаичный хаммам с мраморным столом, зашли в бассейн с водопадом и пальмами. Я так восторженно реагировала, что Коля начал подозрительно коситься. Я сбавила обороты: мужик он недоверчивый и умный.

В столовой нас ждал накрытый стол, заваленный исключительно тем, что я люблю. Было ощущение, что Коля опустошил парочку аквариумов на оптовой базе «Ла Маре». Стол парил над голубыми коврами, похожий на лодку, вернувшуюся с удачной рыбалки. Мы сели, чокнулись шампанским.

– Быстро ты оклемалась, – сказал Коля, закусывая тартаром из тунца. – На тебе, как на собаке, заживает. Жопа не болит?

Что за человек! Любую романтичную обстановку превращает в вареное яйцо. Я тем не менее не нагрубила в ответ, что, кажется, его удивило.

Пообедав, мы пересели на диваны перед низким мраморным столиком. Домработница принесла сюда чайник, чашки, пирожные с малиной, вазочки с шоколадным муссом, затем выключила свет. Коля нажал кнопку – в центре столика загорелся живой огонь.

– Ишь ты! – воскликнула я. – На спирту?

– На спирту. И морду не суй – брови сгорят.

Я уже рассказала ему о своих открытиях последних дней. И мне было очень интересно, что он думает. Но Коля молчал. Тогда заговорила я.

– Коля, я теперь почти уверена, что все эти смерти – месть за фермера Голубева. И мстит выживший мальчик, сын фермера. Сейчас ему должно быть чуть больше тридцати лет… И все-таки я не понимаю одного. Фоменко мог скрывать эту историю от меня, да и ото всех, но почему он не сказал правду самому себе? Когда он увидел список Мирзоева, когда понял, что убивают тех, кто имел отношение к этой истории – почему он хотя бы себе не сказал, что опасность ему грозит именно с этой стороны?

Я посмотрела на Колю – он молчал. По его лицу бегали оранжевые отблески огня. Вспыхивали блики на хрустале рюмок, горел теплым светом прозрачный костяной фарфор. Пахло малиной, горьким шоколадом, вином. Казалось невероятным, что где-то рядом с этой спокойной и богатой комнатой люди мстят, ненавидят, умирают…

– Не знаю, – он пожал плечами. – Но ты учти, что Фоменко в девяностые был миллионером. А Кагарлицкий был шестеркой. В конце концов, Фоменко мог просто намекнуть, что ему нужна ферма. А все, что дальше – самодеятельность Кагарлицкого. По образованию он был юрист, но работал охранником. Понятно, что он очень хотел выслужиться. Кого он там нанял, кто его спрашивал. А уж потом, когда семья погибла, Фоменко и вовсе не захотел бы знать детали. Поэтому список Мирзоева для него – пустой звук. Вот так-то…

Коля помолчал, наблюдая за огнем, потом довольно решительно пересел ко мне вплотную.

– Красивая ты… – сказал он. Провел рукой по моей щеке, я не отклонилась. Лишь загадочно опустила глаза. Он снова погладил мою щеку.

Потом вздохнул и вдруг резко опустил руку. Мое горло оказалось в тисках, он сдавливал пальцы на моей шее все сильнее и сильнее. Я стала задыхаться, из глаз полились слезы.