Зов Юкона

Он сбился с пути; о, как я спасти хотел его – видит Бог!
Рыдал я над ним, над ближним моим, на путь наставлял, как мог.
Он к брани привык – я этот язык терпел, и проклятья сносил;
Для блага его, его одного, потратил я столько сил!
Я шел тут и там за ним по пятам, терпя лишенья и глад,
Молитвы творя, надеждой горя – чтоб к Богу вернулся брат.
Я шел вслед ему в геенну саму, в страну коварных сирен,
В полярный предел – чтоб Враг не сумел забрать его душу в плен.
Я шел через мрак, его я из драк спасал, от бандитских ножей…
Но гаду конец! Заслал он, подлец, ко мне электрических змей!

Бог ведает: он нарушил закон – а я-то хотел помочь!
Бог ведает: он прогнал меня вон; я помню ту страшную ночь.
Лишь начал я речь про адскую печь – сверкнул он глазами в ответ
И рявкнул: «Подлец! Заткнись, наконец!
Будь проклят поповский бред!»
Я в спор не вступил – но он завопил: «Вали-ка отсюда, козел!»;
Схватил он ружье, и прямо в мое лицо он направил ствол.
Что сделать я мог? Скажи мне, браток! В свой дом я ушел тотчас;
Он стал одинок, я стал одинок – и Север был против нас.

Куда ни пойду – он был на виду: меж нами был узкий ручей;
Он рядом со мной ходил, как чумной, угрюмо и без речей.
Почуяли мы дыханье зимы и Смерти хладную длань:
Замерзла вода; грядут холода; на небе – серая рвань.
Дни шли; и всерьез ударил мороз; и край уже снегом одет;
Снег свеж был и бел – но мнилось, имел он бледный и трупный цвет.
От звездных лучей узоры ветвей сверкали среди темноты;
О Север – страна хрустального сна, безмолвия и мечты!
Был слух обострен: я шум шестерен слыхал, что вращают свет,
Средь ночи мой взор был столь же остер: я видел ангелов след.

Я часто в тоске, с Писаньем в руке, глядел за ручей сквозь окно
И думал: разлад лишь радует Ад, и ссориться с ближним грешно!
Но знал я, что он – во тьму погружен и хочет устроить так,
Чтоб – жарче огня – дошла до меня вся злоба его сквозь мрак.
Я ночью и днем на дом за ручьем глядел, ожидая бед;
Знал – время придет, и этот урод устроит мне страшный вред,
Что замысел тот давно в нем живет и жжет его каждый час;
Я Небо просил, мольбу возносил, чтоб Бог от гибели спас.

Что, псих я? Ну да! Так все и всегда безумны – на чей-нибудь взгляд.
Ты сам-то взгляни на то, как они в ночи многоцветно горят;
Послушай-ка, брат, как в небе шипят они, воплощая порок;
Столкнувшись – шумят, как взрывы гранат, и искр извергают поток.
Коль щупальца их – шипящих шутих – ползли бы к постели твоей —
Ты б гада убил, который впустил к тебе электрических змей!

Я видел средь них гадюк голубых, бесшумно вползавших ко мне;
И тех, что страшней, – зеленых червей, что лезли, шипя, по стене.
На них я глазел, от ужаса бел; кровь в жилах замедлила бег.
Видал Голубых, Зеленых, иных; но Красные – хуже всех.
Сквозь дверь и окно, любое бревно, сквозь пол, потолок и очаг
Ползли они в дом, пылая огнем, и выли, как свора собак;
По дому ползя, шипеньем грозя, других пожирали червей…
Их пасти в огне тянулись ко мне – все ближе к постели моей!

И самый большой был рядом со мной; к стене я прижался, крича;
Главарь всех червей был много красней, чем красный наряд палача.
Подполз этот змей к постели моей – а щупальцы, как провода!
И пламя во рту! В холодном поту я с ужасом глянул туда —
Обжег меня жар! Как будто кошмар, тот взгляд немигающий был,
Но спас меня Бог! Швырнуть в него смог я Книгу – и он отступил;
Издал он на миг пронзительный крик – и в панике скрылся в тень.
Дождался я дня… Никто до меня не встретил столь радостно день!

О Боже, я жив! Ружье зарядив, прокрался я через ручей;
Лежал он пластом, меж явью и сном, укрывшись одеждой своей.
И я увидал, что близок финал: на деснах его – чернота,
И ужас в глазах, и кровь на губах, беззубого рта пустота.
Такого лица почти мертвеца вовек мне забыть не дано;
Взгляд – мутный, больной, пронизан тоской, просящий и жалобный… Но —
Припомнил я ИХ, страшилищ ночных, взглянув на жертву цинги;
На лоб ему ствол я тут же навел, чтоб вышибить к черту мозги.
Он был очень плох; он вскрикнул – но вздох был слышен едва изо рта:
«О Питер, прости! Ружье опусти! Клянусь – я поверил в Христа!»