Зов Юкона

Внимайте овце, родившей его:
    «Природы чудной курбет!
На шкуре из братьев ни у кого
    И пятнышка даже нет.»
Внимайте баранам и валухам,
    Внимайте их старикам:
«Хоть мой, хоть песочь – он чёрен как ночь,
    И стыд для стада, и срам».

Колю дрова позади казарм, насуплен я и небрит;
«Позор для полиции это, сэр», и друг меня сторожит;
Мне так полгода пахать еще, но не откину копыт.

«Полгода тюрьмы и уволен, сэр». Ну разве это не вздор?
Всему виною спиртной закон, красотки туземной взор —
Индейцу бравому я стакан налил – и весь разговор.

По крайней мере писали так в газете, коли не врут,
Я только помню, что поддавал – а после, друзья, капут:
Больным очухался на губе, и тут потащили в суд.

Судья сказал «Ты виновен» мне, а я промолчал в ответ;
В тот вечер я хорошо гульнул, и был я изрядно вдет,
А коли не помню я ничего – ну как тут ответишь «нет»?

Но точно знаю, что это Граббл из местного патруля.
Он в Итоне мне шестерил, причем его не пиявил я!
Мне пьяный потлач устроил он, и вышла кругом петля.

Уж я намастрячился в колке дров за столько позорных дней;
А вон офицера жена идет, и взгляд надменный у ней —
Племяннику графа снести его, пожалуй, всего трудней.

А бедная матушка где-то там печально в окно глядит,
По-прежнему любит она меня, не помня зла и обид.
(Но тучный теленок, что дома ждет, наверное, подгорит.)

И я однажды вернусь назад, в наш деревенский рай;
Буду с барышней танцевать, протягивать дамам чай.
Неважно, где был я, что повидал. Помни, да не болтай.

И будут гордиться моя родня и край, где я жил и рос;
Но разве исправят они меня? Нелепый, смешной вопрос —
Снова уляжется в грязь свинья, вернется к блевоте пес.

Кору удовольствий случалось грызть, и горькой была еда;
Стоял против ада и муки, но держался в игре всегда;
Я знал мгновения скорби, я знавал времена стыда.

Все в прошлом: если сломался ты, натуре починки нет.
Еще найдется, что промотать, пока не упал в кювет.
И если к дьяволу этот путь, на беды – один ответ.

Пропел вечерний рожок во тьме, товарищи встали в строй.
Дежурные с кухни несут жратву и голосят вразнобой.
(Помоюсь я в тюремной бадье и пол подмету метлой.)

Я лягу в камере на тюфяк, не слушая крик и блажь
Моих приятелей, что сейчас пьют из солдатских чаш
Под старый раздолбанный граммофон, гнусавящий «Патронташ».

И смутно мне кажется, что дрова пихаю я в штабеля
Из-за того, что с виски меня подставил подлянки для
Граббл, эта тупая скотина Граббл из местного патруля.

Перевод Ю. Лукача

Телеграфист