Зов кукушки

Лжецов он знал бесчисленное множество — у него был нюх на лжецов; Тэнзи однозначно принадлежала к их числу. Ну не могла она из квартиры слышать то, о чем рассказывала; а полицейские отсюда сделали вывод, что она вообще ничего не слышала. Но притом что до этого момента все данные указывали на самоубийство, Страйк, вопреки ожиданиям, сейчас невольно убедился, что Тэнзи Бестиги действительно подслушала чужую ссору. Это был единственный фрагмент ее рассказа, в котором сквозила безыскусность истины, так непохожая на липкое притворство.

Отделившись от стены, Страйк повернул направо по Гровенор-стрит; теперь он был чуть внимательнее на переходах, но мысли его по-прежнему занимала Тэнзи: ее выражение лица, тон, ужимки — все, что сопровождало рассказ о последних мгновениях Лулы Лэндри.

Почему Тэнзи сказала правду о главном, но окружила ее измышлениями, которые так легко опровергнуть? Почему не призналась, чем была занята, когда услышала скандал в квартире Лулы? Страйку вспомнилось изречение Альфреда Адлера:[19] «Ложь связана с отсутствием смелости сказать правду». Во время сегодняшней встречи Тэнзи сделала последнюю попытку найти хоть кого-нибудь, кто ей поверит и вместе с тем проглотит ложь, которой она настойчиво маскировала свои показания.

Страйк шел быстро, почти не замечая боли в правом колене. В конце концов он сообразил, что уже отмахал всю Мэддокс-стрит и вышел на Риджент-стрит. В отдалении легко трепетали красные тенты магазина игрушек «Хэмлис», и Страйк вспомнил, что на обратном пути в контору собирался купить подарок племяннику.

Вокруг Страйка все кружилось разноцветьем, пикало и вспыхивало, но он этого не замечал. Не разбирая дороги, он переходил с этажа на этаж и не обращал внимания ни на детский визг, ни на стрекот игрушечных вертолетов, ни на хрюканье заводных свинок, сновавших по полу. Так прошло минут двадцать; ноги сами принесли его к отделу, где продавались солдатики. Он замер и уставился на шеренги морпехов и десантников, но они сливались в сплошное пятно; родители шептались со своими сыновьями, пытаясь протиснуться мимо него к прилавку, однако же никто не осмеливался попросить, чтобы этот грозный, задумчивый великан немного подвинулся.

Часть третья

Forsan et haec olim meminisse iuvabit.

Может быть, будет нам впредь об этом сладостно вспомнить.[20]

Вергилий. Энеида. Книга 1

1

В среду зарядил дождь. Лондонское ненастье, промозглое и серое, обнажало бесстрастный лик старинного города: бледные фигуры под черными зонтами, неистребимый запах сырой одежды, мерный стук ночных струй в оконное стекло.

В Корнуолле дождь был другим: он, как запомнилось Страйку, будто хлыстом стегал окна спальни для гостей в уютном доме тети Джоан и дяди Теда, где среди ароматов сдобы и цветов Страйк прожил несколько месяцев, пока ходил в сельскую школу в Сент-Мозе. Эти воспоминания всплывали у него в голове перед каждой встречей с Люси.

Днем в пятницу дождевые капли все так же неудержимо плясали на подоконниках; за столом в приемной Робин аккуратно упаковывала новенького игрушечного десантника (подарок для Джека), а Страйк, расположившись в противоположном конце стола, выписывал ей чек в размере недельного оклада, без учета комиссии «Временных решений». Робин собиралась на третье за эту неделю собеседование по поводу «настоящей» работы и в своем черном костюме, с низким узлом блестящих золотистых волос на затылке приобрела элегантный, собранный вид.

— Держите, — одновременно произнесли оба, когда Робин подтолкнула к нему идеальный пакет с рисунком из космических корабликов, а Страйк протянул ей чек.

— Здорово получилось, — признал Страйк, — я бы так не сумел.

— Надеюсь, ему понравится, — ответила она, убирая чек в сумочку.

— Я тоже. Удачи на собеседовании. Место хорошее?

— В принципе неплохое. Отдел кадров медиаконсалтинговой фирмы в Уэст-Энде, — без особого энтузиазма сказала Робин. — Желаю вам хорошо повеселиться. До понедельника.

Из-за добровольно принятого решения курить только на улице Страйку пришлось выйти на затяжной дождь. Едва умещаясь под козырьком входной двери на Денмарк-стрит, он говорил себе, что надо, вообще-то, завязывать и браться за восстановление нормальной формы, утраченной вместе с платежеспособностью и домашним уютом. Его раздумья прервал телефонный звонок.

— Могу тебе сообщить: наводка сработала, — торжествующе объявил Эрик Уордл; в трубке фоном слышался рокот автомобильного двигателя и гвалт мужских голосов.

— Быстро вы, — отметил Страйк.

— А как же! Мы тут не груши околачиваем.

— Значит, я получу, что хотел?

— Я потому и звоню. Сегодня уже поздно — в понедельник пришлю с курьером.

— По мне, чем скорей, тем лучше. Жду у себя в конторе.

Уордл нагло хохотнул:

— У тебя же почасовая оплата, верно? Потянуть время — милое дело.

— Зачем откладывать? Пришлешь сегодня вечером — будешь первым получать следующие наводки моего друга.

В повисшей тишине Страйк уловил голос одного из сослуживцев Уордла: