Зов ночной птицы

Он расстегнул пуговицу под коленом штанины, спустил чулок и начал развязывать кожаный шнурок бандажа. Через несколько секунд все присутствующие увидели совершенно нормальную, круглую коленную чашечку.

— Вы правы. Я использовал свечной воск. В тот раз весь вечер провозился, чтобы придать этой чертовой штуковине правдоподобный вид. Вот, получайте трофей.

Он бросил наколенник к ногам Мэтью, который не удержался от мысленного сравнения этого трофея с другим, куда более отвратного вида: отсеченной и жутко воняющей головой медведя, которую ему вручили на празднике в индейской деревне. А ценность данного трофея была для него несравнимо выше.

Джонстон поморщился, распрямляя ногу, и помассировал колено.

— Позапрошлым вечером у меня из-за нее случились мышечные судороги, чуть не свалился на пол. Я уже носил похожую штуковину на сцене где-то… лет десять назад. В одной из моих последних ролей с труппой «Парадигма». Комическая роль, если быть точным. Вот только смешного в ней было мало, если не считать смешным, когда публика закидывает тебя гнилыми помидорами и конским навозом.

— Клянусь Богом, я придушу тебя собственноручно! — взревел Бидвелл. — И палач сэкономит на пеньковой веревке!

— Удавитесь сами, раз уж на то пошло, — сказал Джонстон. — Кто, как не вы, настаивал на скорейшем сожжении этой женщины?

Это заявление, сделанное как бы между прочим, стало последней соломинкой, сломавшей спину верблюду. Хозяин уже почти мертвого Фаунт-Ройала, изрыгая брань, вскочил со стула, бросился на актера и обеими руками схватил его за горло.

Сцепившись, оба упали на пол. Уинстон и Мэтью тотчас кинулись их разнимать, Грин смотрел на них со своей позиции стража двери, а Шилдс как будто прирос к своему стулу. Наконец Бидвелла удалось оторвать от Джонстона, но не ранее, чем он нанес тому два удара и расквасил нос.

— Сядьте, — сказал Мэтью Бидвеллу, который сердито вырвался из его захвата.

Уинстон поднял упавший стул актера и помог ему сесть, после чего быстро отошел в угол комнаты, словно боялся заразиться, прикоснувшись к этому человеку. Джонстон рукавом вытер кровоточащий нос и подобрал с пола свою трость.

— Я сам тебя убью! — кричал Бидвелл, вздувшиеся жилы на шее которого грозились лопнуть. — На куски разорву за все, что ты натворил!

— Им займется закон, — сказал Мэтью. — А сейчас, пожалуйста… присядьте и сохраняйте достоинство.

Бидвелл неохотно вернулся к своему стулу, плюхнулся на него всей массой и стал смотреть прямо перед собой, хотя мысли о мести еще вспыхивали язычками пламени в его глазах.

— Надо полагать, вы сейчас очень довольны собой, — обратился Джонстон к Мэтью и, запрокинув голову, шмыгнул носом. — Герой дня и все такое. А я стану для вас первым шагом к судейской мантии?

Мэтью сообразил, что этот манипулятор вновь взялся за свое и старается перевести его в положение оправдывающегося.

— Теперь о кладе, — сказал он, игнорируя замечание актера. — Каким образом вы о нем узнали?

— Кажется, у меня сломан нос.

— Клад, — стоял на своем Мэтью. — И не пытайтесь продолжать свою игру.

— Ах да, клад! — Он закрыл глаза и снова втянул носом кровь. — Скажите, Мэтью, вам случалось бывать в Ньюгейтской тюрьме?

— Нет.

— И молите Бога, чтобы туда не попасть. — Джонстон открыл глаза. — Я провел там один год, три месяца и двадцать восемь дней, отбывая срок за долги. Там правят бал сами заключенные. Да, на входах есть охранники, но внутрь они не суются из опасения за собственные глотки. И все они — должники, воры, пьянчуги, сумасшедшие, убийцы, растлители детей и насильники над собственными матерями… согнаны в кучу, как животные на скотобойне, и… поверьте… чего там только не сделаешь просто ради выживания. Знаете почему?

Он вернул голову в нормальное положение и ухмыльнулся Мэтью, а из его ноздрей потекли алые капли.

— Потому что никому… никому… кроме тебя самого, нет дела до того, будешь ты жить или умрешь. Каждый сам за себя, — прошипел он, и вновь какая-то лисья, жестокая тень промелькнула на его лице. Он кивнул и кончиком языка слизнул с губы кровь, блеснувшую при свете свечей. — Когда на тебя набрасываются и хватают сразу трое или четверо, ничего хорошего тебя не ждет, можешь быть уверен. Я видел, как людей избивали так, что их внутренности превращались в месиво. И даже умершего человека они продолжали бить, пока не остынет тело. Били уже мертвеца. И ты вынужден — да, вынужден — опускаться до этого уровня и присоединяться к убийцам, если хочешь прожить еще один день. Ты должен вместе с ними орать и завывать по-звериному, должен бить и толкать… и жаждать убийства… потому что при малейшем проявлении слабости они набросятся уже на тебя и это твой измочаленный труп будет на рассвете сброшен в мусорную яму.

Он наклонился вперед, уже не обращая внимания на капающую из носа кровь.