Зов пахарей

Гайдукам полагался саван, но сасунцы никогда не брали его. Сасунец предпочитал умереть на поле брани и почитал за благо быть похороненным в горах без савана и даже без священника. А тут…

Я мог тут же наказать этого гайдука и одной пулей спасти его честь. Но как, как тут выстрелишь?! Ведь это мой товарищ, двадцать лет бок о бок сражались мы.

Артин был из самых старых солдат. Храбрый, отчаянный сасунец, он участвовал в битвах при Кураве, Шеник-Семале, Лачкане, Гомере. Лицом он напоминал тигра и дрался как тигр, особенно с той поры, как шеникец Манук отдал ему свой маузер. Спор между ними длился месяцами, наконец шеникец Манук уступил ему свой «смит-и-вессон», а сам стал обладателем его прекрасной винтовки. Один только месяц лачканский Артин лишен был права носить оружие – когда он восстал против Геворга Чауша вместе со спаханским князем Макаром.

Когда султана объявили вне власти, Артин с товарищами решил водрузить знамя свободы на вершине Андока. Но им не удалось дойти до цели, они добрались только до Чесночного Камня. Я смотрел и не верил глазам: человек, не знавший подушки, всю жизнь проведший в боях, лежал беспомощный в неприглядном сельском домишке, вернее – в хлеву, откуда не было видно ни Мушской долины, ни Сасунских гор.

– Я болен, Махлуто, а ружье мое не при мне. Человека вот за ружьем отправил. Неужели я заслужил такое? Убей меня, Махлуто. Я должен умереть от пули. И, знаешь, несколъ-ко раз выстрели, будто бы бой. – Вдруг он оживился, что-то вспомнив. Даже присел в постели. – Ты помнишь, Махлуто?

– Что?

– Ту песню, которую мы пели?

– Помню, как же, – сказал я, лишь бы успокоить его.

– Ну так спой вместе со мной.

И лачканский Артин тихим голосом затянул старую песню фидаи, отбивая такт рукой: «Вот град пошел…» И снова: «Вот град по-шел… Всех за-щи-тит… хра-брый мсти-тель фи-даи…»

Он устал, видимо, и следующие слова пропел совсем тихо, почти неслышным голосом.

Мы пели вместе, глядя друг на друга. Он схватил меня за руку и хотел было приподняться, еще что-то вспомнил, видно.

– Помнишь, как мы поднимались на гору Пшпуш и встретили курдов? Перестрелка началась, и твое ружье скатилось в овраг. Град Тадэ вместо тебя спустился в ущелье и принес твое ружье, честь гайдука cпac.

Этот случай вовсе не со мной произошел, а с кем-то другим, но он продолжал вспоминать бессвязно и все говорил: «А помнишь?..»

– А помнишь Кятина Манука? Помнишъ, ночью буря была, а гамидовцы все полегли, перестреляли мы их. Помнишь, как мы Медовую речку переплыли, лошади в пене были. Торчащий Камень помнишь? – Вдруг он засмеялся. – А старосту Татара помнишь? Из Верхнего квартала, тот, что змееныша в карман слепому Сло положил, старейшине Хианка… «Сул-тан хо-тел всех нас по-бить… прос-нись, сыно-чек, пора тебе в бой…»

Артин стал свистеть и прищелкивать пальцами. Я понял, что он ждет старика с ружьем.

– Все, никто нас не тронет больше. Кончилось это, – сказал я. – Конституция. Вставай.

Он повеселел. -…я на эту конституцию. Скажи ребятам, пусть не сдают Оружие. Севкарского Сако помнишь?.. Позапрошлой зимой мы с Чоло и Гале были у Гасимбека в Хутских горах. Гале умер. Махлуто, продолжай, ты же с нами был.

– Да что вспоминать, настало время для радости, – подбодрил я его.

– Казармы все еще стоят в Сасуне?

– Нет, – сказал я. – Снесли уже. Фадэ засадил поле репой.

– На Андоке знамя есть?

– Нет, но будет. Вставай.

– Да что же они в эту стужу пустились в дорогу… Бедные ишхандзорцы… Это не Мурад сидит на Чесночном Камне?..

Он уже бредил.

Я вышел из хлева. Через некоторое время послышались выстрелы. Старик, значит, принес ему ружье, и лачканский Артин испустил дух под звуки выстрелов – будто бы на поле боя.

Выстрелили в воздух и мы с Аладином Мисаком, оповестив мир о кончине храброго гайдука.

Так умер старый солдат Геворга Чауша, герой-фидаи, сасунец с лицом тигра.

Ализрнанский Муко После объявления хуриата Франк-Мосо, как сказал, сложил оружие и вернулся домой. Он стал писцом в своем селе и быстро разбогател. В селе его стали звать Мосо-ага. Но через три года он спалил свой дом и, взяв оружие, ушел в горы. Бамбку Мело тоже недолго прожил в Хасгюхе. Он продал свое оружие и отбыл в Америку.

И ализрнанский Муко поначалу вернулся было в село, в родной Ализрнан, но косурские курды, узнав, что Муко вернулся, предложили ему службу при ружье и лошади. Муко принял их предложение и пошел к косурским курдам из хаснанского аширетства вооруженным слугой.

И поскольку была объявлена свобода, по селам и городам свободно пошли гулять песни и устные рассказы о храбрых фидаи, сражавшихся против султана. В рассказе про героическую битву в Сулухе особую роль отводили ализрнанскому Муко.

Вот как рассказывал об этой битве Цахик Амбарцум:

«Для того чтобы рассказывать о храбрецах Муша, нужно на семь дней запастись едой, водой и табаком, сесть в доме, закрыть дверь и ердык. Я буду рассказывать, а вы слушать.

В Сулухской битве светлой памяти Геворг Чауш и ализрнанский Муко бились рядом. Мутасариф сказал Бинбаши: