Зов пахарей

— Теперь еще к копытам привязался. Да кто ж по копытам коня узнает? — рассердился зангезурец и стал божиться, что купил лошадь у одного мегринца, а тот — у торговца конями из Нахичевани.

Пока Шапинанд и старик спорили, вокруг собралась большая толпа; все, кто ехал по этой дороге, останавливались: дай, думали, узнаем, чем кончится спор.

— Ну ладно, раз ты мне не веришь, давай коня испытаем. Сначала ты его окликни по имени, Аслан его зовут, потом я позову, посмотрим, на чей голос откликнется. Кому в ответ заржет, тот, значит, и хозяин, — предложил Андраник.

Зангезурец согласился. Стали по очереди звать коня. „Аслан, Аслан мой“, — позвал горец. Конь и ухом не повел.

Потом Шапинанд позвал: „Аслан, Аслан мой“. И тут на глазах у всего честного народа конь громко заржал.

— Теперь видишь, что Шапинанда конь? — спросил Андраник.

— Вижу, братец, вижу, — и зангезурец в знак поражения поднял обе руки.

— Но я тебя без коня не оставлю, — сказал Шапинанд. — Придешь к нашему обозу, возьмешь себе любого приглянувшегося скакуна. И денег тебе дам.

— Деньги сейчас дай.

— Сейчас у меня с собой нет. Из Сасуна досюда дошел, а в руках вместо казны эту пустую уздечку держал».

Старик зангезурец снимает с Аслана поклажу и седло. Андраник садится на коня.

— Кто этот человек? — спрашивает раненный в ногу боец и идет вперед, расталкивая толпу.

— Конюх Шапинанда, — отвечают собравшиеся.

— Какой же это конюх, это сам Андраник-паша был! Он только одет по-другому! — восклицает солдат и, сорвав с себя шапку, восхищенно смотрит всаднику вслед. — Я служил в его Особой ударной части и эту свою рану получил в битве под Хоем.

Тут все один за другим срывают с себя шапки и тоже оборачиваются, смотрят на удаляющегося всадника.

А Андраник, слившись с Асланом, мелькает где-то у вершины горы — не различишь уже, где конь, а где всадник.

Дорога отлогая, петляет вдоль ущелья. А у этого ущелья еще одно ущелье внутри, да и у этого там — маленький овражек. Шапинанд гонит коня, выбирается из всех этих ущелий-оврагов. Выезжает на гору — семь дорог перед ним открываются. Не знает Шапинанд, какую выбрать. Конь горячий, бъет копытом — бъет копытом да и скатывается в овраг. Два мужика, в запачканной мукой одежде, бегут через овраг, поднимают Андраника за руки. «Что это с тобой, братец, — говорят, — ты же с седла падаешь…» Отвечает Андракик: «Из тысячи голосов я своего коня ржанье различу, из тысячи следов след своего коня узнаю, но на вашей горе семь дорог передо мной открылось, и мы с моим конем растерялись, не знаем, по какой идти». Эти двое принесли воды из речки, из той, на которой мельница работала, дали всаднику напиться. Потом спрашивают его: а сам ты, мол, кто? «Я, — говорит, — Андраник-паша, спешу в Баку, Шаумян меня на помощь позвал».

Старый мельник, оказывается, был товарищем бакинского Степаноса Шаумяна. Три хлеба на скорую руку испек, положил Андранику в хурджин и говорит: «Три дороги по левую руку оставишь, три дороги по правую, сам пойдешь по средней дороге, она тебя в Баку приведет».

Андраник привязывает к седлу хурджиn с тремя горячими хлебами и, вскочив на Аслана, едет в Бест. Возле Беста он узнает, что Шаумян Степанос и его двадцать пять товарищей расстреляны. Что с Шапинандом сделалось! Уронил голову на седло и плачет. Потом пришел в себя и вадит, что стоит над оврагом возле села Парага, вот и лес рядом. «Боже правый, — говорит, — когда это было! Я из Селима в ущелье Вайоц спустился, поля и леса зеленые были, теперь зерно поспело, а я все еще на Каджаранской дороге».

В это время со стороны Парадашта черный ворон прилетает, садится на дерево, под которым конь Андраника стoит.

— Ах ты, ворон, божья птица, — говорит Андраник, — что за черную весть мне в белом клюве принес?

Сказал он так, и в ту же минуту из клюва птичьего на коня упала бумага, а ворон улетел. И вдруг видит Андраник — то место на спине лошади, куда бумага упала, почернело.

А конь Шапинанда ведь мудрый был — поворачивает голову и говорит: «Эх-вах, Шапинанд, твой товарищ Себастиец Мурад убит, уже и похоронили его на кладбище Эрменикенд, а ты и не ведаешь».

Горе, горе! Шапинанд без чувств падает на коня. Хурджин, сорвавшись с седла, катится в ущелье. …Было уже темно, все огни были погашены, когда Аджи Гево предстал перед Шапинандом.

— Докладывай коротко.

— Телеги готовы. Кони все до одного подкованы. Конница в боевом порядке, можем хоть завтра выступить.

— К народу ходил?

— Был. Сидят на берегу реки, байки про вас рассказывают. Сказки.

— Сказки? Наш народ любит ковер ткать. Сколько яблок упало с неба?

— С неба упало три хлеба. Один — Ленину, другой — Степаносу Шаумяну, а третий — всем нам.

— А тебе ничего не досталось?

— А мне оплеуха досталась, которую ты мне отвесил в сказке.

— Ну, теперь-то ты можешь затянуть свое «ло-ло». Иди отдыхай.

И Аджи Гево и впрямь запел старую гайдукскую песню, где через каждые два слова повторялось «ло-ло».

15. Полковник Гибон