Зов пахарей

Нас было несколько десятков или сотен землепашцев из долины да столько же горцев, мы дрались за честь нашего народа, за его свободу и теперь стоим перед судом истории, на виду у всех с чистой совестью. Пройдемся немного, Барсег, — предложил Махлуто. — Мне все хочется обойти, так много еще надо увидеть… Ты сказал, что принес мне табаку, спасибо, его хватит на несколько месяцев. Я привез с собой французские сигареты, возьми попробуй, может, понравятся. Мне они не по вкусу, коробка красивая только, а табачного духа нет… В Армении из наших краев много народу живет? — спросил Махлуто, останавливаясь.

— Много, полководец. Около ста пятидесяти тысяч мушцев в Армении, столько же сесунцев, старых и молодых.

— Отрадно слышать. А что тебе известно об Аджи Гево.

— Если верить слухам, поначалу Аджи Гево был сторожем на каменоломнях возле озера Тохмахан. В черкеске, с длинным чубуком в руках, с вечным своим «ло-ло» на устах. В последние годы, говорят, жил в Батуми, там и умер. Невестка Аджи с детьми живет там… Ты о себе расскажи, полководец, где ты остановился?

— У Гариба. Помнишь того паренька, телохранителя матушки Сосе? Гариб из Франции сюда приехал еще десять лет назад, живет на улице Фирдоуси. Ему рассказали, что Андраник, когда ехал в 1916 году к наместнику, на несколько часов привязал своего коня в подвале одного дома. И Гариб поселился в этом доме. Он встретил меня на вокзале и сразу повел к себе.

Беседуя, они дошли до улицы Фирдоуси и расстались. Барсег поехал обратно в село, пообещав приехать в скором времени.

16. Смотритель в городском саду

Молодой секретарь райкома не успел войти в свой кабинет, как секретарша доложила, что его хочет видеть какой-то репатриант из Франции.

— Пригласи.

С тростью в руках тяжелой поступью вошел в кабинет старый воин. Секретарь райкома встретил его у дверей.

— Парень, ты мушец, говорят? — обратился к нему полководец.

— Мушец. А вы кто будете?

— Я Махлуто.

— Полководец Махлуто?

— Он самый, уроженец Муша.

Настоящий мушец никогда не может устоять перед натиском чувств, тем более если видит перед собой земляка. Секретарь райкома пожал руку знаменитого полководцу и усадил его на диван.

Махлуто пристроил рядом трость и вытер платком мокрый лоб.

— Курить можно? — спросил он.

— Отчего же нет? Пожалуйста.

Полководец свернул цигарку и не спеша закурил, хотя вид у нето был сильно взволнованный. Успокоившись немного, он сказал:

— Ну, расскажи, из какого же ты села мушского?

— Из Хасгюха.

— В Хасгюхе четыре квартала было — Тунджо, Марахбюр, Хажурик и Верхний, иначе — Гаврцоц. В котором из них жили твои родители?

— Этого не скажу. Я сын хутца Ераноса.

— Погонщика мулов Ераноса? Парень, ваш дом был в Гаврцоце, повыше мельницы Медведя Хло, напротив домов Марто. Вы хлеб пекли раз в неделю, и дым у вашего тоныра был черный, потому что вы сырыми дровами его разжигали.

— Ты моего отца видел когда-нибудь, полководец?

— Я с ним из Битлиса в Сасун шел, всю дорогу вместе прошли, еще по дороге у него прихватило поясницу, а я его вылечил, Еранос был нашим гонцом, и живот его был зашит черными нитками.

— Зашит? — удивился секретарь райкома.

— Брнашенские пастухи зашили. Твой отец последние годы жил при монастыре и дрова на зиму для монахов припасал, в его келье раньше жил отец Арабо. Однажды Еранос упал с дерева, да так, что живот весь распороло снизу доверху, даже кишки наружу вывалились. Мы его быстренько в горы доставили. Пастух из Аринока, Ходедан его звали, придерживал Ераноса за ноги, а даштагомец Тонэ раскалил на огне иглу, скрутил из черной козьей шерсти нитку и ловко так рану зашил.

— А кишки?

— Внутрь, естественно, запихал.

— Чудо какое-то!

— Чудо это ты, вылез из хурджина и управляешь страной.

— Из какого еще хурджина?

— Тебя Зулум звать, верно?

— Да, Зулум Айказян.

— Ты из саженцев Фетара Исро. Исро с хурджином за спиной ходил по деревням, собирал армянских сироток, а то и покупал, за каждого по золотому давал. И вот кончились деньги у Исро, а тут курд пришел, тебя привел и деньги требует, а не то, говорит, обратно уведу, убить еще тебя мог сгоряча. У меня, как назло, тоже денег ни копейки не было, и у Андраника в кармане пусто. Наш певец Аладин Мисак песню курдскую спел, песня курда тронула, он за так отдал нам тебя, своими руками положил в хурджин Исро. Не будь песни Аладина Мисака, не сидели бы мы с тобой тут.

— Значит, меня Фетара Исро спас?

— Ты был одним из тысячи его саженцев. Айказян первым делом поинтересовался, где живет полководец, есть ли у него жилье.

— Когда это у гайдука было жилье?

— А работа?

— Безработный пока.

— Ремеслом каким-нибудь владеешь?

— Сапожник я. Могу в мехи дуть, посуду лудить…

— Мы тебя и жильем обеспечим, и работой, ты ведь на родине своей, — сказал секретарь райкома.

— У меня другой родины нет. А все имущество мое — старая шинель, подложу под голову, лягу спать где-нибудь. Не арестуют ведь меня за это?

— Да кто же может арестовать тебя, отец? — нахмурился секретарь.