Зов пахарей

— Жизнь обошлась с нами жестоко и разбросала нас по свету. Много лет уже прошло, и вряд ли полковник Махлуто вспомнит меня. Напиши ему от моего имени: «Вспомни, полковник, Бердакский лес, и как впятером пошли мы на курдскую свадьбу. Я был в белом колозе и стоял за Бородой Каро. Это я тогда задул огонь в светильнике».

— Задул огонь… А что же стало с мушцем Тиграном? — вырвалось вдруг у Махлуто. С письмом в руках он медленно приблизился к окну.

18. Рядом с Хентом

Удивительно ровно светало в это весеннее утро в Ереване. И не дули, как обычно, ветры с Канакера и Норка. Тихо было кругом.

По улице Абовяна по тротуару торопливыми шагами поднимался человек.

Айказян был крайне удивлен, увидев у себя на пороге в этот ранний час репатрианта Гариба.

— Полководец умер, — сказал Гариб, неслышно входя в комнату.

— Когда это случилось?

— Этой ночью. Смбул Аршак сказал, что вечером съел миску мушского клулика, долго курил и лег спать.

— Во сне, значит, умер, — воскликнул Айказян. — А был кто-нибудь рядом?

— Никого не было. Один он жил, в одиночестве и умер.

Гариб поспешил к другим землякам, оповестить их о случившемся, а Айказян, быстро одевшись, вышел следом за ним из дому.

С величавым равнодушием принимал Масис первые лучи солнца, не чувствуя, кто уходит из этого мира в этот день.

Морг был неподалеку. Айказян медленно спустился по холодным ступеням и тихонько толкнул полураскрытую дверь подвала…

Возле стены справа лежал покойник, прикрытый белым саваном. В глубине помещения жизнерадостный мужчина деловито сдвигал столы.

— Извините, товарищ, сегодня ночью с третьего участка к вам мужчину привезли…

— К нам каждый день привозят, — ответил рабочий, не отрываясь от дела.

— Я спрашиваю про сегодняшний день.

— Имя?

— Махлуто.

— Нет, такого покойника у нас нет. Работал кем?

— Сторожем в саду Комитаса. Бывший полководец.

— А, полководец есть! Вон он лежит, — сказал рабочий и приподнял саван.

Это был он, полководец Махлуто. Ни венка на нем, ни цветка. Скромно, забыто лежал он в холодном подвале, на холодном столе, среди холодного молчания.

На следующий день, 20 марта, Айказян вызвал шофера и приказал ехать в Эчмиадзин. …Большая процессия двигалась от Еревана к Эчмиадзину, гроб на руках понесли к храму Гаянэ. Откуда, каким образом собралось столько народу? Людей становилось все больше, народ шел из самого Эчмиадзина, из окрестных деревень и поселков. Гроб несли сотник Смбул Аршак, конюх Барсег, репатриант Гариб и внук деда Хонка Симон. За ними шли совсем уже старые солдаты, бывшие фидаи, земляки полководца и несколько дальних родственников. Распорядителем похорон был Смбул Аршак.

Возле стен монастыря сидели местные могильщики. Рядом с ними стоял человек с заросшим лицом; прислонясь к стене, он издали неотрывно смотрел в страшную яму. Это был тот самый смулголицый юноша, который в 1919 году хотел совершить покушение на Андраника в бытность того в Эчмиадзине. На лице его было страдальческое выражение. Неспокойная совесть привела его на похороны ближайшего сподвижника Андраника.

Когда гроб опустили на землю, первым в изголовье объявился этот самый смуглолицый. Он склонился над Махлуто, поцеловал его в лоб и ушел, рассекая толпу. Прислонив голову к монастырской стене, он горько зарыдал. Он плакал, и с души его уходила тяжесть долгих лет.

Католикос армянский был в отъезде, и поэтому первое слово сказал архиепископ Саак. Он назвал Махлуто большим патриотом и боевым товарищем полководца Андраника. Вспомнил имена Арабо, Родника Сероба и Геворга Чауша.

— Покойный один раз только пришел в святой Эчмиадзин, — сказал архиепископ Саак. — Это было месяц назад. Он пришел к его святейшеству Отцу всех армян и вручил ему небольшой конверт. Затем достал нз-за пазухи старую тиару и преподнес ее церкви, для нашего музея. Это была тиара отца Хесу, архимандрита церкви святого Карапета. Махлуто рассказал нам историю, связанную с этой тиарой. Может быть, вы спросите, что было написано в письме к католикосу? Такие слова: «Похороните меня за веру мою в св. Эчмиадзине, а за храбрость — рядом с Хентом. Если сочтете возможным. Махлуто». За веру Эчмиадзин готов принять его в свою землю, есть и разрешение правительства, к которому он также обратился перед смертью.

От имени французских армян держал слово репатриант Гариб.