Зов пахарей

Удар за ударом сыпались на меня, меня избивали самым безжалостным образом. Палка опускалась то на спину мою, то на голову, огревала босые ноги. Я опустил свою ношу на землю, мне хотелось закричать, но я сдерживался, гордость не позволяла мне этого делать. А он, объяснив мое молчание равнодушием, еще сильнее колотил меня. Кровь во мне закипела, в глазах потемнело. Подумать только, и все это из-за какой-то неизвестной женщины. Да, этих Змо всюду хватает. Попробуй принести клятву или совершить какой-нибудь святой обряд, а сатана тут как тут, глядь — обхватил твои колени.

Я уж не помню, как снова поднял свою ношу и поплелся к Сулуху. Кажется, тот же самый мужчина помог мне поднять. Веки мои были окровавлены, я не мог их разлепить и ничего не видел. Уж не ослеп ли я? Ужас, самый настоящий ужас обуял меня.

И вот в этом состоянии меня нашел другой мужчина, он подставил плечо и принял мой груз.

— Ты Джндо, наверное? — спросил я.

— Да, из села Артонк, что в долине Муша.

Я протянул руку и нащупал колоз на его голове.

— Джндо, — воскликнул я, — сейчас ночь или день?

— День, — ответил Джндо.

— Если день, почему же я ничего не вижу?

— Наверное, ноша была тяжелой, устал.

Джндо привел меня в Сулух, в дом некоего Месропа. Меня здесь уложили в постель и накрыли одеялом. И вдруг я вижу: входит тот самый мужчина, что давеча избивал меня. Увидел меня, распорядился, чтобы я оставался у Месропа, а сам вместе с Джндо ушел.

Избитый, истерзанный душою и телом, валялся я, беспомощный, в доме сулухского Месропа.

И вспоминал. Вспоминал, как выскочил в окно, убежал с урока, как на следующий день покинул на рассвете родной город.

Я вспомнил учителя Мелкона, вспомнил слезы на его глазах, и учителя армянской истории, господина Сенекерима, который пришел к Фре-Батману умыться на заре холодной речной водой.

И своего дядюшку Бдэ вспомнил.

Я весь горел, жар мой не понижался. Решили искупать меня. Поставили в хлеву корыто с горячей водой, сунули меня в это корыто, выкупали на славу, потом снова уложили в постель и накрыли несколькими одеялами. Всюду на свете есть добрые старухи. Злые тоже есть, но добрых куда больше. Юхабер — так звали мать Месропа. Юхабер подозвала одного из своих внуков и велела ему пойти ночью в лесок возле церкви св. Степаноса и принести ивовых веток с утренней росой на листьях. И еще раз предупредила, чтобы осторожно нес, не стряхнул росы с листьев.

Вскоре Хуршуд — так звали внука — вернулся с охапкой зеленых ивовых веток. Обложили меня этими ветками и снова накрыли одеялами. Ивовые листочки постепенно нагрелись, и к утру головная боль меня отпустила, жар спал.

На следующее утро я был совершенно здоров. Когда я открыл глаза, увидел Геворга Чауша; он стоял возле моей постели, смотрел на меня и громко смеялся.

— Кто это тебя так отделал? — спросил он.

— Какой-то дервиш, одетый крестьянином, с бурдюком на спине.

— Этот дервиш — фидаи Арменак, он присутствовал на твоем посвящении.

— Какой еще Арменак?

— А что в хлеву стоял и курил, отвернувшись.

— Грайр-Ад?

Геворг Чауш приблизил палец ко рту, что означало «молчи».

Мог ли я возразить что-либо человеку, который на моих глазах убил, не моргнув, своего великана дядю? Не мог.

И я промолчал.

29. Утес

Мужчина, присутствовавший на моем посвящении, а после так жестоко меня избивший, был известен среди фидаи под именем Утес. Он возглавлял все гайдукские отряды, поднявшиеся в Таронском краю на борьбу с султаном. Это он ввел обряд принятия клятвы на сабле и кресте. Это он потребовал от Андраника и Геворга Чауша найти знаменитый молитвенник рода Арабо, чтобы клятва гайдука стала еще более могущественной.

Гайдук должен уметь хранить тайну и, не задумываясь, приносить себя в жертву, считал Утес. Армянин-фидаи — олицетворение человеческой чистоты и целомудрия, проповедовал он. У фидаи один только идеал — в муках служить делу освобождения армянского народа. Он должен умереть от пули, на висилице или же в тюрьме, если верен своему долгу. Зачем ему плотская любовь, когда есть высшая любовь — любовь к Родине? Земная любовь может только помешать фидаи не колеблясь пойти на смерть. Утес утверждал, что терпение и выносливость так же необходимы фидаи, как умение владеть оружием. Ведь если человек, став фидаи, забывает про собственную особу, что для него страдания и тяжелые условия? Утес был строг как к себе, так и к другим. Гайдукское послушание — высшая святыня для него, нарушение гайдукской дисциплины — высшее преступление. Надо пробудить армянина-крестьянина, говорил он, объяснить ему, что он раб, укрепить его веру в будущее и, перестроив на новый лад армян Тарона и Сасуна, обратить их всех в гайдуков. Утес был против внезапных вылазок, был сторонником единого народного наступления. Армянина определяет истинная глубокая вера. Перед нами поколение сильных, убежденных в своей правоте людей, призвание которых служить армянской освободительной борьбе, а не объединяться в мелкие группировки из эгоистических побуждений. Так говорил Утес.