Зов пахарей

Вскоре монастырь и его окрестности обезлюдели. На кладбище монастырском остался одиноко стоять согбенный старичок с палкой в руках. Встав у хачкара Давида Непобедимого, он молча смотрел в огромную зияющую яму у ног. То был настоятель монастыря отец Ованес. Яму эту он вырыл собственноручно. Возле ямы лежал могильный камень с надписью: «Здесь покоится архимандрит Ованес. Аминь». Была высечена дата рождения, дата смерти отсутствовала…

— Святой отец, — сказал я, — неужели эта радость не нашла отклика в вашем сердце? Забудьте про эту яму, ведь над Арменией взошла заря.

— Моя заря — в этой яме, — не поднимая головы, прошептал настоятель монастыря.

Оставив старика возле ямы, мы с Аладином Мисаком поспешили к фидаи. Мы нашли их в лесу возле монастыря св. Карапета. Все они спустились с гор и сидели теперь вразброс на пнях и камнях, поджидали меня. Не было только лачканского Артина.

Я сообщил им, что Султана Гамида свергли и завтра в Муше большой праздник, а мы приглашены участвовать в торжествах и публично должны сложить оружие.

Я заметил, что товарищи мои выслушали это сообщение потупившись, каждый словно заглядывал в невидимую разверзшуюся перед ним яму.

— Вы все знаете отца Ованеса, — продолжал я. — Это такой добряк, что поломники обращаются к нему, называя «Святой Аракелоц», будто перед ними сам храм, а не человек. Вчера, когда мы с Аладином Мисаком проходили мимо кладбища Переводчиков, мы увидели отца Ованеса возле большущей ямы. А когда я сказал ему, что над Арменией взошла заря, святой отец ответил, что его заря в этой самой яме. Глядя на ваши мрачные лица, я вспомнил отца Ованеса. Что вы повесили головы? Или перед вами тоже яма? Гляньте, у всех нас одичалый вид, а дикари упрямые бывают. Вопрос поставлен просто — нас зовут спуститься с гор, сложить оружие и вернуться к своим делам. Ремесленник вернется к своему ремеслу, землепашец — к своему плугу.

— Я свое оружие не сложу и из гор не уйду, — заговорил первым Фетара Ахо. — Передо мной нет никакой ямы, но моя заря настанет, когда народ наш армянский свободно вздохнет.

— Мы своей цели достигнем, когда на нашей земле власть будет армянская и мы не будем пленниками всяких беков и ага, — ввернул Франк-Мосо.

— Конституцию приняли, чтобы опять на голове у народа сидеть, — недовольно пробурчал Борода Каро.

— Плевать мне на все! — коротко заключил Чоло. — Без Сейдо на кой мне конституция?

— Ты скажи салоникским правителям, что, пока фидаи жив, он с оружием не расстанется. — Говоривший был Аджи Гево.

— Ах, когда же придет тот день, когда я посею чудесное зерно на полях свободной Армении!! — вздохнул Курава Шмо.

— Никогда не придет этот день, ежели мы оставим оружие, — бросил Каро.

— Сегодня фидаи есть, а завтра он падаль, пожива для ястребов и коршунов. Давайте положим конец этой бродячей жизни, сдадим оружие, пойдем по домам, — предложил ализрнанский Муко.

— Сорок лет продержались фидаи! — Перед ализрнанским Муко встал разгоряченный Молния Андреас. — Мы же дали слово умереть с оружием в руках, как же тебе совесть позволяет говорить такое?!

— Я домой не пойду. Снова хозяйство заводи, то-се, не по мне это… Лучше я в горы подамся. В случае чего, всегда можно пойти к себастийцу Мураду или же к Дяде, на худой конец. — Град Тадэ взял свою кремневку и пошел прочь.

Я спросил Фетара Манука, что он намерен делать. Манук ответил:

— Трудно поверить, чтобы турок позволил в Сасуне или Муше Эрменистан образовать. Недаром говорят: бойся врага, который не дает тебе того, что ты у него просишь, и говорит, что любит тебя. — Ударь его топором в ответ на его ложь. Враг, который не дает тебе того, что ты просишь, и скалит зубы, — такого остерегайся. Враг, который дает тебе то, что ты просишь, — этому верь, этот друг, а не враг.

— Значит, ты не веришь, что что-то изменилось? — спросил я.

Манук в ответ только выругался, как Чоло, и натянул на плечи лохматую абу.

— А если я потребую сдать оружие и вернуться домой?

— Я домой не вернусь, я в этой стране больше не останусь. Пойду в Россию, в «страну красоток». Там меня никто не знает, — сказал Манук.

— А ты, Исро?

— И я…

— Чоло, ты?

— Я в горы пойду, пастухом.

Франк-Мосо сказал:

— Я вернусь в Норшен, к своей Какав. Побуду пока в нашем селе писарем или рассыльным, пока на пятки не наступят.

— А я подамся в Америку, — сказал Бамбку Мело. — А как народу станет худо, вернусь, снова ружье в руки возьму. Жизнь, она не кончилась ведь. Фидаи еще понадобятся.

— Америка? А чем хуже наш Хасгюх? Вот послушай, что я тебе расскажу. Один зиланский курд увидел впервые мельницу и спрашивает удивленно: что, мол, это такое? «Это святой», — отвечают курду, в шутку, конечно, говорят, а тому невдомек, поверил, значит. Повалился на колени и давай целовать крутящийся жернов, а потом как закричит: «Этого святого надо почитать издали!» — и кровь с лица вытирает. Смекаешь, к чему рассказываю? Америка твоя — как этот жернов, ее издали лучше любить, — сказал я.