Зов пахарей

Служанка, приняв нас за голодающих аскяров, доложила: пришли солдаты, дескать, просят хлеба. Жандармский начальник громко выругался и говорит: «Все войско во главе с Али-пашой пошло против гяура Андраника и донских казаков, а эти чего болтаются в городе, да еще и побираются с утра…».

Не успел он договорить, мы ворвались в комнату. Хозяйка полулежа в постели, растерянно глядела на нас. Я прошел всю Мушскую долину и весь Сасун, но такой красавицы в жизни не видел.

— Гони в шею эту сволочь, да закрой покрепче дверь! — приказал жандармский начальник служанке, накидывая на красавицу одеяло. — Пусть идут в Рахве-Дуран и выполняют свой воинский долг… Я сказал, гони в шею этих вшивых!

Служанка стояла в нерешительности, а красавица смотрела на нас как зачарованная.

— Имя? — спросил Смбул Аршак, подойдя к женщине.

— Шушан.

Это была она, та молоденькая невестка, на которую я смотрел из своего узенького тюремного окна, самая красивая на свете девушка. Она поняла, что мы армяне.

— Это не аскяры, это солдаты Андраника. Получай, чудовище! — радостно вскрикнула Шушан и, отбросив одеяло, вдруг с неоожиданной силой ударила жандармского начальника по лицу. Тот вскочил, спросонья ничего не понимая, и потянулся было к оружию у изголовья, но женщина его опередила.

— Пустите, я убью того, кто мой дом разрушил! Всего нашего города палача! — крикнула Шушан и, сдернув со стены кинжал, заколола жандармского начальника.

Так я нашел Расима-эфенди, того самого тюремщика, который убил тысячи армян. За все содеянные злодеяния власти возвели этого палача с крысиным лицом в главные жандармы города.

Смбул Аршак и конюх Барсег завернули труп тюремщика в одеяло и выбросили из окна в ущелье.

Вошел Шапинанд с Молнией Андреасом и Аджи Гево. Шушан, в чем мать родила, стояла посреди комнаты с окровавленным кинжалом в руках.

— Что это за женщина? — удивленно вскричал полководец, нахмурившись.

— Армянка. Владелица этого дома, — ответил Смбул Аршак.

— Мыслимое ли дело, чтобы армянка нагишом стояла перед мужчинами?!

— Она убила того, кто обесчестил ее и разорил дом, — сказал я и приказал Шушан одеться.

Шушан надела платье и вдруг громко, в голос, зарыдала. От стыда ли, или оттого, что человека убила, а может, от радости, что видит своих, — не знаю. Когда она успокоилась, вытащила из шкафа огромный сундук, полный золота и драгоценностей, потом еще один тяжелый красивый ларец вытащила из-под тахты, покрытой ковром.

— Махлуто, эта красавица только тебя достойна, и приданое, видишь, есть, — пошутил Шапинанд, кивнув на золото. — Шушан мы отправим в Ереван, а когда кончится война, сыграем вашу свадьбу. Я буду посаженым отцом.

На следующий день мы погрузили все это богатство на верблюдов, сверху посадили Шушан и отправили ее с Молнией Андреасом в Ереван, а дом Шушан сделали своим командным пунктом.

Только мы обосновались на новом месте, вдруг узнаем, что генерал Абасов отправил докладную главнокомандующему кавказским фронтом: дескать, армянские добровольцы убили начальника полиции Багеша, а труп бросили в пропасть, надо-де приказать Первому Армянскому полку покинуть Багеш.

Андраник сказал, что не оставит город, что надо любой ценой задержать отход Первого добровольческого полка.

Почти одновременно со взятием Багеша русские войска при содействии Второго и Третьего добровольческих армянских полков заняли Карин и Муш. Наместник русского царя приказал во всех занятых городах устроить по этому поводу военные парады. Всюду царили радость и ликование. Мрачен был один только генерал Абасов. Его вызывали в Тифлис. Смбул Аршак и казачий полковник проводили его до Хлата и вернулись. Уходил ли какой предатель из наших рук? Не ушел и этот изменник.

По делу Абасова наместник вызвал в Тифлис Андраника: собирался, видно, судить его. Полководец сдал мне командование армянскими добровольческими полками и готовился отбыть в Тифлис.

С уздечкой в руках, мрачный, стоял он посреди снегов.

Идти или не идти? Он пребывал в размышлении, когда ступая по скрипучему снегу, к нему подошел один из наших ротных. То был Гайк Бжишкян, тавризец. Все звали его Рабочий Гайк. В первые же дни войны, возглавив группу рабочих-нефтяников, он отправился из Аштархана в Басенское поле, в самое пекло кавказского фронта, трижды был ранен и трижды возвращался в строй.

Голова у него была перебинтована, и рука на перевязи.

— В чем дело, Гайк?

— Простите, Большой гайдук, я взволнован немного, ваш добровольческий отряд так славно взял Багеш.

— Да, а теперь нам предлагают оставить город.

— Я думаю, наместник зовет вас, чтобы судить.

— Вызывают меня, верно.

— Мы обмануты, Большой гайдук, самым безжалостным образом. Вся нация, весь народ наш обманут, — сказал молодой ротный.

Сказал так, отдал честь и медленно отошел.

На следующее утро донские казаки с саблями наголо с шумом ворвались в бывшие покои Хачманукянов.

— Где паша? Андраник где?

— Царь отдал его под суд.

— Какой такой царь?

— Наместник его на Кавказе. Николай Николаевич.

— По какому делу?

— По делу Абасова.