Зов Сирены

Дэн ушел. В окно гостиной видно было, как он широко шагает по двору — и впрямь торопится. Вот притормозил возле урны, бросил какую-то бумажонку, заторопился дальше. Бумажонка покружила над урной и улетела, подхваченная ветром. А телефон не улетит, конечно, если его вот так бросить. Телефон тяжелый… Хоть и разбитый вдребезги…

Хороший был телефон. Корпус крепкий, его просто так не разобьешь. Может, сейчас лежит в урне… И звонит… Знакомой до боли мелодией — «ведь она — не твоя, хоть с тобой она даже иногда бывает…»

И заныло, заскрежетало внутри привычной болью. Расплелась точка солнечного сплетения, свилась железной спиралью. Митя зашагал по гостиной от стены к стене, сжав зубы и тихо поскуливая. Да, можно поскулить, пока Дэна нет… Пусть как последний слабак, ничтожество инфантильное. Мама, что ж ты наделала?! Там же Вика звонит… Она обязательно должна позвонить. Да хоть голос ее услышать, хотя бы в последний раз! И все, и все… И никогда больше…

Через полчаса Митя бросился в прихожую, когда услышал шуршание ключа в замочной скважине. Сам распахнул дверь…

— Дэн, дай телефон, мне позвонить срочно надо!

— Ага, щас… Ты чего, забыл, что Анна Константиновна и мой телефон умыкнула?

— Фу-ты, черт… Не сообразил как-то…

— Да у тебя с соображалкой вообще в последнее время полный абзац, чего уж. Вот смотри, я водки купил, на вискарь денег не хватило, зарплату на карточку только в понедельник переведут. Зато две бутылки… Не сопьемся, нет?

— Наливай…

После первой бутылки его отпустило. По крайней мере, можно было бить кулаком себя в грудь, имея на то веские основания — напился же! А пьяному все можно. И дурацкие вопросы задавать можно.

— Дэн, ты мне скажи, только честно… Ты меня больше не уважаешь, да?

— Ой, да заткнись ты! — неуверенным жестом отмахнулся от его вопроса Дэн. — Допились, называется, классика в ход пошла! Уважаешь, не уважаешь…

— Да я серьезно спрашиваю. Скажи мне честно, как я со стороны смотрюсь? Мудаком влюбленным? Дебилом?

— А ты что, баба озабоченная, такие вопросы задаешь? Как смотрюсь, как не смотрюсь?.. Сходи в ванную, глянь в зеркало, сам увидишь!

— И все-таки? Если честно?

— Да хреново ты смотришься, если честно. Был нормальный мужик, а теперь фигня какая-то. Полная психическая деградация. Потеряшка, одним словом.

— Кто?! — переспросил болезненно.

— Потеряшка. И ладно бы причина уважительная была, болезнь там серьезная или неприятности на работе… А то — из‑за бабы!

— А если это любовь, Дэн? Если я без нее жить не могу? Если она у меня в голове сидит и не уходит? Если душу и сердце в кулаке держит? Да что там! Она у меня в каждой клеточке организма сидит…

— И в почках?

— Что?

— Ну… В голове, говоришь, в сердце…

И в почках тоже Вика сидит? И в печени? И в селезенке?

— Да заткнись ты… Не слышишь, не понимаешь ничего…

— А в прямой кишке — тоже Вика сидит? Может, надо просто сесть на толчок и посильнее напрячься, а, дружище?

— Заткнись, говорю!

— Да мне-то что, я могу и заткнуться. Только ты сам себе не ври, понял? Какая это, к чертовой матери, любовь?

— А что это, по-твоему?

— Да что угодно, только не любовь. Не оскорбляй приличного чувства, от него, между прочим, дети рождаются. Дурь у тебя в башке, а не любовь, так-то вот! Настоящая дурь. Инфекция! Отклонение от нормы!

— От какой нормы? Кто ее придумал, эту норму? Те, кто от любви детей родил?

— Ну, хотя бы и так!

— А говорят, любовь сама по себе и есть отклонение от нормы. И неважно, в какую сторону, в дурь и во благо.

— Не придумывай себе оправданий, братан. То, чем ты болеешь, и близко к любви не присобачишь. Любовь — это когда красиво, даже если страдать приходится. А ты, Ник, не влюбленный, а наркоман, которого баба-барыга подзывает в подворотню очередной дозой… Нет, как тебя угораздило в эту задрыгу Вику вляпаться со всеми потрохами, а?

— Значит, угораздило.

— И что, прям любишь-любишь? И никак иначе?

— Да отстань ты… Тебе не понять. Сытый голодного не разумеет. Если бы оказался в моей шкуре…

— Нет уж, спасибо, не хочется мне в твою шкуру. Мне и своей хватает.

— Вот и радуйся.

— Я и радуюсь… Чего ж мне не радоваться, конечно…

Дэн замолчал, насупился, поболтал в стакане остатки водки, выпил одним глотком. Бросил в рот колбасный кружок, прожевал задумчиво. И снова заговорил:

— Вот ты спросил — уважаю ли я тебя?.. Да, уважаю, Ник. Только не этого вялого шизоида, которого сейчас перед собой вижу, а того, другого Ника уважаю. Которого знал с первого класса, которому доверял, как самому себе. И честное слово, мне ужасно противно наблюдать, что на моих глазах происходит… Нет, это не ты, Ник. Это кто-то другой. Не знаю даже, как этого другого чела назвать…

— Ты уже назвал. Потеряшка.

— А ты уже и с «потеряшкой» согласился, да?

— Мне все равно. Называй как хочешь.

— Ну да, ну да. А только настоящий Ник, тот, который мой друг, обязательно дал бы мне за «потеряшку» по щам.

— А ты хочешь по щам?

— Ну, дай… Дай! Ну же!

— Нет, не хочу…

— Понятно.

— Вот и отвяжись, если понятно. Без толку меня сейчас на эмоции провоцировать, Дэн. Нет их у меня, кончились.