Зови меня Шинигами

Внутри опять только холод. Так и колет острыми иглами. Не даёт успокоиться. Или это предназначение напоминает о себе?

Сколько ещё дел непеределанных. Сколько ещё разбитых сердец осталось неотомщёнными. Их с каждым днём всё больше. Плачут, зовут к себе, молят: «Пусть и ему будет так же плохо! Пусть он узнает и прочувствует всю эту боль!» Рвут из дома, и в который раз надеешься, что он всё-таки выпустит. Ну не просто ж так. Ради цели.

Кидаешься в дверь или в окно, но невидимые пальцы держат крепко. Позволяют на несколько мгновений застыть в проёме, а дальше – ни-ни. Тянут назад, в глубь разорённых комнат.

Нет, моя прелесть. Ты прочно привязана к этому месту. Даже не пытайся. Не смей. Уйдёшь отсюда только живой. А где её взять – жизнь?

Была когда-то, да отобрали. Безжалостно отобрали. Ещё и чудовищем обозвали, убийцей, сумасшедшей. А ведь всегда по справедливости поступала. Сами ж просили: «Пусть он узнает и прочувствует всю эту боль!» Многие и прямо заявляли: «Пусть он сдохнет!»

Разве могла она проигнорировать, если смысл её существования – месть за измену?

Нельзя врать и предавать безнаказанно. Чужая боль вернётся к обманщику. Рано или поздно. Она принесёт эту боль.

Заберёт себе через слова, через эмоции. А после отдаст тому, кто эту боль породил. Сторицей.

Положит ладонь на грудь, поймает биение сердца. Ведь тоже живое. Не ледяное, не каменное. И как только сумело предать? Почему не обеспокоилось о том, что почувствует обманутый?

Хочешь узнать – что? А даже если не хочешь, всё равно придётся. Пройти тем же путём, который уже преодолел другой. Ощутить, как сердце мечется, мучается, медленно кровоточит. И не в состоянии больше терпеть нестихающую боль, взрывается, распадается на мелкие частички. Так раскалывается упавший с высоты кусок льда.

И знак остаётся на мёртвой груди. Словно лёгкий ожог. Бледно-красный отпечаток ладони. Её знак. Или, скорее, клеймо, по которому без труда можно определить изменника, предателя, обманщика.

Все разное предпочитают. Кого тянет на солёненькое, кто любит острое, а для неё самый притягательный – сладостный вкус свершившейся мести.

Ох, сколько она историй наслушалась! Сколько чужих страданий через себя пропустила. Да только не изнуряли они, а наоборот, сил придавали. Словно дрова подкармливали голодный огонь непрощения.

Рассказывали, рассказывали, а она слушала, впитывала, как сухая земля, прорастала всходами.

Последняя тоже плакалась, жаловалась. Уж чего только не говорила. Чтоб он сдох – не самым страшным пожеланием казалось.

Как же её звали? Забыла. Да и не велика разница, если даже собственного имени не помнишь. Тоже ведь не важно. Столько их было за жизнь. За много жизней. Новое тело – новое имя. Какое следующее? И дождаться ли?

А девушка рыдала, спрятав лицо в ладонях. Голос дрожал и срывался. Гладила по плечам, и боль, паутинкой приклеившись к ладоням, вытягивалась, вытягивалась. Горькая боль. Как вытерпеть?

Изменил. И с кем? С её же подругой. Каких только проклятий на их голову не посылала. А через несколько дней пришла с выцветшими глазами, сообщила о его смерти. А голос опять дрожал, и вопросы сыпались: «Почему? Как же так?»

Честно объяснила, как. Про себя, про ладонь на груди, про боль, разрывающую сердце. Про сладость отмщения.

Сама вспоминала, как отыскала изменщика, подошла, рассматривала. Разве уймёшь любопытство?

Он высокий, широкоплечий. Хорошенький. Одним своим видом искушает. Только она к плотским страстям давно уже равнодушна. Пресытилась, преодолела. Другие у неё устремления. Так что не соблазнишь. И не разжалобишь. А он удивился, спросил, что ей от него надо.

Назвала имя. Той самой, которую предал, которую обидел незаслуженно. Он услышал, смутился, повторил растерянно.

Ну вот, это и стало его последним словом, слилось с болью растерзанного сердца, застыло навечно на мёртвых губах.

Предательство никогда не должно оставаться безнаказанным. Никакое. А уж в любви и подавно.

Теперь девушка слушала, молчала, впитывала, как сухая земля, прорастала всходами. Если б заранее знать, какими эти всходы окажутся.

Не ожидала. Не любила ни коварство, ни задние мысли. Всё открыто, всё искренне. И от посторонних подвоха не ждала. Ей же выгоды никакой: ни тело себе не забрать, ни жизнь. Всё исключительно ради справедливости. Потому что: предал – умри. А её-то за что?

Та самая, отомщённая, пригласила погулять, поговорить, а потом завела в безлюдное место, выбрала момент, оказалась за спиной, накинула верёвку. Или что там было? Тонкое, крепкое. Стиснуло, сжало шею. Не вздохнуть, не крикнуть.

Царапала, пыталась содрать, но слишком вдавилось в кожу, словно вросло внутрь. Не ухватить. Дёргалась, извивалась. Напрасно. Слишком сильна чужая ненависть – не вырваться.

Всё. Умерло тело.

Жалко его. Немного. Но глупо привязываться к временным вещам.

Даже не испугалась особо. Просто обидно. Ну и вроде как моветон – вселяться в тело своей убийцы. Хотя выбора-то не предоставили.