Зови меня Закатом

Растянутый между двумя столбами человек вздрагивает, скрипят натянутые цепи. Во время экзекуции он только жмурился, кусая губы, и Темный Властелин усмехается, видя в этом вечно твердом взгляде отчаяние. Тянет довольно:

— Что ж, разбираться с укрывателями моя стража умеет… Или, быть может, ты обманом проник в их дом?

Глаза пленника блестят, лицо кривится в муке. Темный Властелин любуется этой пыткой — лучшей из всех. Для Героя, справедливого, светлого, невыносимо как лгать, так и знать, что из-за него погибнут невинные люди. Два железных прута лежат в жаровне, пленнику остается только решить, который из них он сам, добровольно возьмет в руки. Какое из двух страданий будет жечь его изнутри верней, чем приложенное к коже клеймо.

Для его мучителя нет никакой разницы. Если Темный Властелин захочет — он в любом случае сможет притащить сюда этих людей и хоть кожу с них содрать на глазах у дерзкого, посмевшего восстать против него.

Они оба это знают.

Было тошно. Заката качало, и он позволил себе просто перестать держать равновесие, упасть на колени перед магистром. Замер, все еще глядя в глаза, полыхнувшие торжеством. Медленно, через силу опустил голову, склонился к красному плетению ковровой дорожки. Выдавил слова, как яд из раны:

— Пощадите Залесье. Эти селяне ни в чем не виноваты.

Он кожей чувствовал чужие взгляды, удивленные, презрительные. Услышал, как встал магистр, прошелестела мантия по ступеням. Прозвучал прямо над головой голос:

— Все в чем-нибудь виноваты, тебе ли не знать.

Высокий и чистый, но почему-то не такой красивый, как раньше.

Закат закрыл глаза. Он не должен был спорить, это бесполезно. Нужно было просто…

— Пожалуйста, пощадите Залесье. Умоляю.

Магистр насмехался. Закат не слушал, повторяя раз за разом, распластавшись у его ног — пощадите. Умоляю, пощадите. Что угодно, только пощадите. Делайте со мной что хотите, пожалуйста, но пощадите Залесье. Пощадите.

Его пнули, свалив на бок, и Закат замолчал, тяжело дыша. Перед глазами плавало алое марево, придававшее сил, такое густое, такое яркое, что казалось — он может убить здесь всех голыми руками. Но это было ложью. Он не мог. А любой его рывок, любой знак того, что он не сдался, вызвал бы продолжение этой страшной игры, которую он больше не мог выносить.

Он заставил ярость погаснуть, хоть это и лишило его последних сил. Лежал на полу, почти не слушая слова магистра, только сжался плотней, когда его снова походя пнули тяжелым сапогом.

— Ладно! Мне противно прикасаться к тому, что было осквернено тьмой. И я уважаю мольбу, даже исходящую от врага. Мы ведь должны быть милосердны, не правда ли?.. Ты благодарен мне, Темный?

Он промолчал, не в силах снова заставить себя унижаться. Было странно, тоскливо жаль человека, который стоял над ним и требовал благодарности за то, что когда-то считал священной обязанностью света.

Милосердие. Сострадание. Вера в то, что люди невиновны — все, включая слуг Темного Властелина и его личную стражу.

Когда-то Герой даже не пытался убить их.

Закат не мог поверить, что за какую-то сотню лет человек может превратиться в свою полную противоположность. В конце концов, сам он менялся гораздо медленней, и все еще считал себя просто обычным человеком, серым, а не белым или черным.

Магистр вернулся на трон, пленника снова привязали рядом. Просители сливались в одно лицо, магистр улыбался им, позевывали рыцари. Закат молча смотрел, часто встречая растерянные взгляды горожан. Те тут же отводили глаза.

Наконец, поток иссяк, и некому стало показывать побежденное зло. Его освободили те же рыцари, которые привязывали утром, отвели в темницу. Поставили у двери кувшин воды, накрыли куском хлеба. Ушли, тщательно заперев замок.

Закат осторожно сел на тюфяк, взял еду. Внутри было пусто и больно.

Что, рок их всех побери, осталось в этом мире светлого, если добро кичится измученным пленником, прикованным в тронном зале?

***

Его разбудил странный шорох, скрежет двери по каменному полу.

— Приподними ее! Ну как там, охрана спит?

— Ага. По-моему, твои травки уже работают.