Зовите меня Роксолана. Пленница Великолепного века

Она отправилась к мужу, уже чувствуя: непоправимое случилось. Произошло. Но путь, пройденный ею много тысяч раз, сейчас, казалось, стал в разы длиннее. Коридоры все не кончались и не кончались, а потом вдруг неожиданно она оказалась перед знакомой дверью, и там уже было много людей, и кто-то сдерживал ее, не пускал, и кто-то кричал или рыдал, кто-то стонал… И волки. Совсем рядом выли волки.

Она сделала еще шаг и застыла.

Сулейман стоял на коленях и раскачивался, держа на руках голову Ильяса. Лицо у сына было бледным и каким-то странным, несимметричным. Левый глаз смотрел вверх, правый – вниз и влево; еще один глаз, кроваво-красный, «расцвел» прямо в центре его лба.

Он… мертв? Ильяс мертв?! И убил его… Сулейман.

– Мама! Мамочка! Прости меня!

Волчий вой прекратился. Теперь кто-то дергал ее за ноги; кто-то хотел обратить на себя ее внимание, но разве она могла оторвать взгляд от своего мертвого сына?

– Мама! Это я, я виноват! Мамочка!

Она опустилась на колени рядом с мертвым сыном. Муж поднял на нее безумный взгляд. Убийца. Сулейман – убийца собственного сына. Она хотела сказать ему об этом, но почему-то пол вдруг оказался сбоку, а потом – сверху, а потом стало совсем темно.

Она открыла глаза. Страшный сон. Ей приснился страшный сон, как будто Сулейман убил их старшего сына, Ильяса. Господи, ну приснится же такая глупость.

– Она очнулась.

– Она очнулась… она очнулась…

Ну сколько можно повторять одно и то же?

– Как вы себя чувствуете?

Лекарь. Другой лекарь, не тот, что тогда… Тогда…

Дуреха. Конечно, не тот: в прошлый раз ей вызывали врача примерно три десятка лет назад. Да, Ильясику тогда было около двух, а Михримах и вовсе была совсем крохой. Ильясик… Ильяс… умер на самом деле?! Это был не сон?!

– Хасеки, как вы себя чувствуете?

Лекарь – иностранец, свой бы сейчас принялся разводить церемонии и обращаться в третьем лице.

– Мой сын мертв?

– Но, хасеки, вы…

– Не бойтесь, хуже мне уже не будет.

– Ваш сын мертв. А это вам просили передать.

Что этот лекаришка сует ей? Какая-то бумага. Письмо от Сулеймана. Он убил ее сына, а потом написал ей стихи?

– Уберите. Я не хочу это читать.

– Ваш сын Сулейман просил, чтобы вы это прочли…

И вправду – почерк на бумаге, что ей так навязчиво сует лекарь, не мужа. Это писал сын.

Она развернула бумагу. Первые слова дались ей с трудом: буквы прыгали и наезжали одна на другую. Она несколько раз моргнула, с силой сжимая веки. Сулейман-младший никогда не писал ей писем… Очередное нехорошее предчувствие сжало сердце. Что-то случилось с еще одним из ее сыновей, что-то плохое…

«Мама, я знаю, мне не может быть прощения… – писал ее второй сын, сын, рождения которого она в свое время так ожидала, сын, в которого вкладывала столько сил, сын, который, как она мечтала, сможет, сев на престол Османов, продолжить ту политику, которую начала она… Ее надежда. – Не может быть прощения, как не может быть прощения братоубийце. Да, я знаю, ты почему-то решила, что это отец убил Ильяса, – ты говорила об этом в бреду, когда я сидел рядом и держал тебя за руку. Отец… он боялся даже подойти к тебе. Он считает себя виноватым, хотя на самом деле его вины в том, что Ильяс погиб, нет. Ведь это сделал я.

Да, мама, это я застрелил своего старшего брата. Я должен рассказать тебе, как все произошло.

Я только вернулся и отправился к отцу, чтобы засвидетельствовать свое почтение.

Сперва я собирался зайти вначале к тебе, но мне сказали, что у тебя Ильяс, и я решил, что не стоит мешать ему, он всегда ревниво относился и ко мне, и к Селиму, когда мы пытались отнять твое время, на которое, как он считал, он имеет права больше всех. Сейчас я думаю: лучше бы я пошел сперва к тебе, а к отцу – уже потом. Но что уже сейчас говорить о том, что могло бы быть. Я пошел к отцу. Я не велел докладывать, решил сделать сюрприз. Вот и сделал.

Я вошел и увидел… увидел…

Отец сидел в своем любимом кресле, растерянный, а перед ним стоял человек и наставлял на него пистолет. Клянусь, мама, в тот момент я не видел, кто целится в отца из пистолета! Я видел только оружие и знал, что под прицелом находится один из самых дорогих мне людей.

Я взвел курок и, крикнув, выстрелил. Человек, который держал под прицелом отца, повернулся, и я увидел, что это мой старший брат. Клянусь, мама, я уже ничего не мог сделать, ведь пуля уже летела. Мне казалось, что она летит так долго, долго; я крикнул, а Ильяс успел удивиться, но было уже поздно. Он удивился и упал, и я сперва не поверил, а когда отец бросился к нему и подхватил его голову, я понял, что старшего брата у меня больше нет.

Потом не помню. Ничего не помню. Потом я увидел тебя. Свою мать, которую я лишил одного из сыновей.

Потом опять не помню. А потом отец ударил меня по лицу. Больно ударил. И сказал, чтобы я взял себя в руки. Ильяса унесли, вообще, кроме меня и отца, в комнате никого не было. И он объяснил, что Ильяс на самом деле не хотел ничего плохого.

Прости меня, мама. Я лишил тебя одного сына, а сейчас я лишу тебя второго, но жить братоубийцей я не могу. Прощай, мама! Я очень люблю тебя и отца».